На прощанье Генерал зашел к нам и потребовал, чтобы мы срочно готовили документацию на передачу разработанной нами технологии. Это оказалось очень нудным и кропотливым делом. Когда мы передали каким-то очень знающим и сведущим людям свой отчет с чертежами и схемами, то они резонно просили нас объяснить, а почему это работает. Мы не могли ответить и не потому, что не хотели, а потому, что не знали сами.

Лето незаметно подошло к концу, а вместе с ним заканчивалась отделка заводских помещений, и начал формироваться персонал, которому предстояло здесь работать. К нам это почти не имело отношения, хотя Серегу все больше и больше терзали по поводу выбора кормов, тепловых режимов и того, как извлекать из рыбин икру, оставляя их живыми и способными снова ее нагулять. На какие-то вопросы он отвечал, но чаще всего говорил: «Там посмотрим». Все-таки он был скорее практик, чем теоретик. Кроме того, он теперь был увлечен новой наукой – биоэлектроникой – это название мы придумали сами и пока не вкладывали в него особого смысла, хотя считали, что пример с компасом был ее частью. Теперь же мы хотели научить человека принимать радиоволны без помощи приемника. Смогла же природа создать глаз и ухо, используя для этого электромагнитные и звуковые волны. Почему же человек не может обрести слух или зрение в других диапазонах электромагнитного спектра. Может или не может, мы не знали, но нам было достаточно того, что мы этого хотели.

К этому времени наша лаборатория уже обрела штат сотрудников, которых мы поначалу отбирали по признаку трудолюбия и безжалостно выгоняли тех, кто позволял себе рано уходить с работы или перечить нам. Однако очень скоро мы поняли, что усидчивость и покорность совсем не главные черты научного работника, и стали гораздо более внимательны к людям. В результате вокруг нас постепенно собрался вполне работоспособный коллектив. В нем тоже присутствовали признаки одержимости, но, слава Богу, в гораздо меньшей степени, чем в нас самих.

Определить цель наших дальнейших исследований было легко, но даже только наметить пути ее достижения оказалось неимоверно трудно. К этому времени мы уже стали фанатиками своего дела, и ничто не могло нас остановить. Мы упорно изучали физико-химические свойства живой клетки и ее реакцию на электромагнитные воздействия. Одновременно мы обследовали экстрасенсов. Их свозили сюда со всей страны. Большинство из них оказались шарлатанами, но развенчивать мифы не входило в нашу задачу. Некоторые, очень немногие из них, действительно излучали очень слабое электромагнитное поле и были сами способны его почувствовать. Постепенно у нас сложилось впечатление, что способность к телепатии исходно была заложена в человеке, но, также как чувствительность к магнитному полю, была постепенно блокирована природой или отмерла за ненадобностью. Похоже, это и было причиной их очень слабых телепатических возможностей, которые мы хотели многократно усилить. Эти наблюдения вселяли в нас призрачную, но постепенно крепнущую надежду вернуть человеку утраченные возможности.

Исследования продвигались крайне медленно, и мы, уже привыкшие к быстрым успехам, часто были готовы впасть в уныние. Однако что-то, гнездящееся внутри нас, каждый раз заставляло находить выход из очередного кризиса. Мы продолжали затянувшийся поиск, отстаивали перед начальством свое право на продолжение исследований, что с каждым разом было все труднее и труднее.

Начальство, конечно, легко могло прекратить наши очень далекие от практических результатов исследования. Для этого надо было просто закрыть нашу лабораторию, тем более, что, заняв гораздо большую площадь, чем планировалось, и увеличившись численно, она перестала приносить хоть какую-нибудь пользу. Но начальство не делало этого. Возможно, причина была в том, что наш рыбозавод заработал на полную мощность и, видимо, приносил неплохую выручку. Весь технологический процесс здесь был полностью, от начала и до конца, поставлен нами. Наверное, это дорогого стоило. Нам самим было приятно видеть, как суетятся мальки в маленьких, специально для них сделанных бассейнах, и как подъемный кран поднимает из воды огромную усыпленную белугу и кладет ее на операционный стол. Хирурги в стерильных одеждах подходят к ней, вынимают из нее сотню килограммов драгоценной икры и зашивают рану. Белуга возвращается в бассейн, в свое стойло, иначе это и не назовешь, а ее место на столе занимает новая рыбина. На другом столе то же самое происходило с осетрами. Раскрылась и тайна капитальной стены, делящей завод на две части. Когда у нас появлялась готовая продукция, у двери в стене в нашем стерильном зале появлялись три фигуры в белых халатах, из-под которых торчали сапоги. Они отпирали дверь, смотрели, как продукция медленно проплывает мимо них по конвейеру, запирали ее и уходили.

Действительно, Серега превратил рыб в дойных коров, говоря, что каждая из них должна выдержать до сотни доек, после чего ее следует пустить под нож. Наверное, те шведы и норвежцы, которые в свое время показывали нам свои маленькие заводики, увидев наш гигант индустрии, прониклись бы к гению советского человека неисчерпаемым уважением. Но видеть наш завод и еще десяток строящихся в таких же закрытых городках могли только избранные. Их продукция выпускалась под маркой других, известных во всем мире заводов на севере и юге страны. В Москве же в магазинах икры не было вовсе. Она как пропала из продажи в конце пятидесятых годов, так больше и не появилась. Однако в рационе нашей столовой икра и рыба были в изобилии, все более заменяя собой становившееся дефицитным мясо.

Наверное, эти успехи, которые, несомненно, были нашими, и давали моральное и материальное обоснование существованию нашей лаборатории. Так мы решили этот вопрос для себя и больше к нему не возвращались, с головой уйдя в новые для себя проблемы. На их решение ушло около семи лет, но назвать их долгими было никак нельзя. Да, бывало, что минуты тянулись тягостно, но недели, месяцы и годы пробегали незаметно. Наконец, забрезжил свет в конце тоннеля. Мы уловили связь между кодовыми последовательностями, которые излучали наши программаторы, и электрохимическими процессами в клетке. Мы научили их петь и танцевать под нашу дудку. Теперь оставалось научить их выполнять те функции, ради которых мы все это затеяли.

За годы нашего затворничества начальство почти забыло о нас, и мы о нем. Поэтому мы крайне удивились, когда снова увидели в лаборатории Генерала. Он не был здесь с тех пор, как мы «вправляли мозги» – устанавливали компасы в головы почти двух десятков офицеров. Генерал выглядел щеголевато. Будучи примерно вдвое старше нас, он был чисто выбрит, подтянут и причесан, не в пример нам, встретившим его в мятых и не слишком белых халатах, заросших щетиной и с давно не стриженными волосами. Наверное, мы произвели на него не лучшее впечатление. Он внимательно, как всегда, выслушал наш сбивчивый доклад и дал ему свою оценку:

– Мхом вы тут заросли, ребята. Сначала побриться, постричься, а потом поговорим поподробнее. Я тут у вас дня три погощу.

Он ушел, а мы, понимая его правоту, пошли приводить себя в порядок. Приняв более или менее нормальный вид, мы вдруг почувствовали себя по-другому, легче, что ли. Мы стряхнули с себя какую-то тяжесть, так давно прижимавшую нас к земле и не дававшую оглядеться по сторонам. Через несколько часов мы снова предстали перед Генералом, и он заговорил с нами почти по отечески: