– Знаю я твои дела, – хмыкнула Суламифь. – Приходи завтра. Я не одна.

– Не ври! – сказал торжествующе Грег. – Если бы ты была не одна, ты бы не отозвалась. Открывай!

Загудела сигнализация.

– Заходи! – пригласил Грег, распахивая тяжелую стеклянную дверь.

Шибаев вошел в вестибюль – мраморный пол, зеркало во всю стену, журнальный столик, ваза с цветами. Ряды одинаковых почтовых ящиков по периметру. Лифт вознес их на третий этаж.

– Неудобно, – запоздало пробормотал Шибаев.

– Мита – классная баба, – еще раз повторил Грег и вздохнул. – Только к ней подход нужен. Ты смотри, не болтай лишнего, – спохватился он. – И не рохай – все будет о’кей!

Шибаев не ответил, понимая, что тот хочет его подбодрить.

Мита ожидала их на пороге – в желтом атласном халате с драконами, светло-рыжие волосы собраны в пучок на затылке, в руках сигарета. При виде Шибаева глаза ее широко раскрылись. Глаза были светло-карие, почти рыжие, в масть халату. Рассмотрев его, она перевела взгляд на Грега.

– Знакомься, – сказал тот непринужденно. – Мой друг Александр. Земляк.

– Здравствуйте, – произнес Шибаев, чувствуя себя препаршиво. – Вы были в ресторане…

Она прищурила рыжие глаза, присмотрелась. Выпустила дым изо рта, посторонилась, пропуская их. И не произнесла ни слова.

Грег свернул на кухню. Пододвинул табурет:

– Падай!

Шибаев упал. Суламифь стала на пороге, дымя сигаретой.

– А если он помрет? – были ее первые слова.

– Типун тебе на язык! – отозвался Грег, но как-то неуверенно. Они оба смотрели на Шибаева. Суламифь докурила сигарету, потыкала в пепельницу окурком, подошла поближе. Взяла Сашино лицо в мягкие ладони, запрокинула назад, рассматривая. – Я его помню, – сказала она. – Он был в ресторане, когда Лёньку замочили.

– Мало ли, кто был тогда в ресторане, – заметил философски Грег. – В «Старой Аркадии» всегда полно народу. Ты вот тоже была… С Ариком?

– Похож на ракуна[19], – сказала Суламифь. – Кто это его так разукрасил?

– На улице, хулиганы.

Суламифь хмыкнула.

– Помоги человеку, – сказал Грег. – Ты же у нас добрая самаритянка. Ты же всем помогаешь. И вообще… – он замялся.

– Ну? – Суламифь подозрительно смотрела на Грега. Она все еще держала лицо Шибаева в своих ладонях. Он чувствовал ее тепло, слабый запах терпких духов… Ему было плохо, во рту густела сладковатая от крови слюна… Он опирался спиной о стол, стараясь держаться прямо. Грудь Суламифи у самого его лица в глубоком вырезе ярко-желтого халата с драконами, чуть подвядшая, напоминающая пенку на кипяченом молоке… с россыпью ярких золотых веснушек… к его изумлению, волновала его. «Виагра!» – вспомнил он, отводя взгляд.

– Этот тип к тебе еще заходит? – небрежно спросил Грег. Слишком небрежно.

– Заходит, – ответила Суламифь. – Ты про Арика?

– Может, показать Сашу ему?

– Он же гинеколог, – ответила Суламифь.

– Какая разница! Все равно врач. Пусть посмотрит, кости там… и вообще.

– Что «вообще»?

– Ну, вообще. Внутренние органы… пощупает. Ты же понимаешь, что в больницу я его не потащу.

– А ко мне, значит, можно? – Суламифь наконец выпустила из рук лицо Шибаева, достала из зеленой мягкой пачки новую сигарету.

– Куришь много, – неодобрительно заметил Грег.

– Пошел на фиг, – ответила она, не задумываясь, как и тогда, в ресторане.

– Извините, Суламифь, – Шибаев попытался сползти с табуретки. Его повело в сторону, и, чтобы не упасть, он ухватился рукой за край стола.

– Сиди! – прикрикнула Суламифь. – А ты – свободен! – Она повернулась к Грегу.

– Я посижу с вами немного, – попросил тот. – Дай хоть кофе. И кусок хлеба… С маслом. Мы три дня не жрамши.

Спустя минут пятнадцать все трое пили кофе. Грег наворачивал бутерброды. Шибаева мутило от запаха копченого мяса. Суламифь сидела рядом с ним, забросив ногу на ногу. Халат с драконами распахнулся, и ему было видно ее круглое колено и маленькую ступню в покачивающейся на кончиках пальцев черной расшитой бисером туфле. Трудно сказать, замечала ли Суламифь его взгляды – судя по тому, как быстро она взглядывала на него и тут же отводила глаза, – замечала. А он не мог оторвать глаз от ее коленки. Наконец, она запахнула халат. Шибаев покраснел как школьник. Грег набивал рот мясом, ни о чем не подозревая. Хрустел огурцом. Суламифь курила, выпуская дым к потолку.

«Сколько ей… – думал Шибаев невнятно, мысли с трудом продирались через паровой молот, бухающий в затылке. – Сорок? Сорок пять? Больше?» Он жевал мягкий рыхлый сыр, преодолевая тошноту, не чувствуя вкуса.

Суламифь вдруг поднялась с табуретки, приподнялась на цыпочки – широкие рукава халата скользнули вниз – у нее были ямочки на локтях. Достала из шкафа бутылку виски. Шибаев ухмыльнулся, вспомнив персону Ирину. И дернулся от боли в разбитых губах.

Она, почувствовав его движение, взглянула на него. Взяла салфетку и промокнула кровь на его губах. Грег, перестав жевать, уставился на Суламифь. Потом перевел взгляд на Шибаева…

Суламифь постелила ему в гостиной на диване. Она расстегнула пуговички на его рубахе, осторожно ее стащила, вынимая из рукава поочередно одну, затем другую руку, словно ребенка раздевала. Шибаев с облегчением откинулся на холодную подушку и закрыл глаза. Суламифь смущала его. Он лежал, едва прикрытый простыней, она сидела на краю дивана, прижимаясь теплым бедром к его боку и рассматривая его. Он лежал перед ней – поверженный, изломанный, избитый, с изуродованным лицом. Взгляд ее скользил по мощному торсу Шибаева с остатками летнего загара, впалому животу. Она потрогала расплывчатый, как медуза, багровый кровоподтек под сердцем, провела ладонью по разбитому лицу, пригладила волосы. У нее были маленькие, почти детские руки и коротко остриженные ногти.

Шибаев лежал с закрытыми глазами, чувствуя тепло внутри от выпитого виски, не решаясь взглянуть на Суламифь, не зная, как вести себя, – ее прикосновения отдавались пронзительно. «Я живой», – думал он с удивлением, вспоминая любимую дурацкую присказку Алика Дрючина – «настоящему коту и в декабре март».

Воспоминание об Алике было последней четкой мыслью, после чего он провалился в небытие.

Весь мир был должен Арику Швальбе. Видимо, от сознания этого вселенского долга на лице его застыло выражение непроходящей обиды. На улице его толкали и наступали ему на ноги, в магазинах обсчитывали, из очереди выталкивали, газеты из-под двери крали. Чужие собаки гадили под его дверью. Он принимал удары судьбы с чувством горького удовлетворения. Он настолько привык к несовпадениям, что, увидев на тротуаре квотер[20], проходил мимо, подсознательно не желая выпадать из стиля. Он всегда носил в портфеле зонт, а в тот день, когда забывал его где-нибудь – дома, на работе или в общественном транспорте, – попадал под ливень. С выражением «что и требовалось доказать», он шагал под струями воды, даже не пытаясь укрыться в магазине или под козырьком первой попавшейся зеленной лавки.