(То, что в этой бойне пострадает куча народу, Марту практически не волновало. Домино не знала жалости. Случись ей выбирать — я или весь мир, — вселенная покатилась бы к черту.)

«Дочка» Князя слепо смотрела не веселящихся людей и понимала, что выход у нее один — за несколько дней ей придется организовать убийство либо подставу Сережи Нервного.

Для того, кто не испытывает моральных затруднений, убить человека просто. А Марта их не испытывала с детства. Ее затруднения были другого характера — материального. Хороший киллер стоит дорого. А платить отморозку или наркоману — себе дороже. Этот народ не надежен, преданности не знает, продаст за понюшку табака…

Самой, что ли, Нервного прирезать?

Нет. Светиться рядом с Сережей в момент его смерти нельзя. Гудвин вмиг руку Марты учует, и пацаны Нервного ее тут же на ленточки порежут.

Отравить? Пристрелить из кустов?..

Нет. Стреляла Марта плохо, а яд тоже где-то доставать надо. Можно засветиться

Эх, взорвать бы его вместе с машиной и охранниками к чертовой матери!

Но для изготовления и закладки бомбы тоже специалист нужен…

Так что же делать?!

Отступить?!

Попросить прощения? На колени встать?!

В принципе в подобном унижении — когда шкуру спасаешь — грех небольшой. «Но что последует после этого? — размышляла Марта. — Как Князь будет смотреть на свою униженную девочку? С презрением? С сочувствием? Или с досадой?»

Нет, когда на кону стоит кормушка, о «попросить прощения» нечего и думать. Вопрос цены слишком высок — врага придется уничтожить.

Погуляв по теплоходу и пустив осторожный слушок — Нервный Сивого подсиживает, на две томительные недели Домино засела дома. Перезванивалась с приятельницами и ждала сигнала — план заработал.

Марта не знала, как она почувствует его работу в действии, — может быть, Князь случайно обмолвится, может быть, Сивый придет отношения выяснять, — и предпочитала скромно держаться в тени. Спряталась подле Князя, как утка в камышах, и даже крякать забыла.

Дни шли, время тянулось изнывающе долго. Страхи теряли остроту, и Домино казалась себе снайпером, обросшим мхом в бесполезном ожидании. Ожидание изматывало хуже страха, боязнь исчезала, и ее место занимала неуклонно нарастающая ярость.

«Лучшие годы, лучшие годы я могу просидеть возле этого старого пня!» Марта злилась уже и на Князя, воспринимавшего ее затворничество как должное. И если бы смотрящий в какой-то неурочный час задал вопрос о причинах, сделавших из Марты домоседку, скорее всего, не утерпела бы и дала развернутый ответ.

Но Князь не спрашивал. У него уже резко ухудшилось самочувствие, и постоянное присутствие Домино рядом он воспринимал как знак искреннего внимания. Девушка все вечера проводила в тихих домашних развлечениях, милой болтовне и, казалось, была готова услужить любому капризу.

Скрипя зубами от приступов невидимой ярости, Домино старательно изображала приветливую дочь. Выдавливала из себя по капле нежные слова и ласковые улыбки и мечтала порвать весь мир в клочки. Ни разу в жизни, сколько себя помнила, Марта не просидела дома больше двух дней. Убежище превратилось в тюрьму и душило своей основательностью.

Парадокс осадной войны — осажденный ждет приступа как развлечения. Томительное ожидание сводит с ума своей бесполезностью и подвигает на безумства. Марта строила планы один невероятнее другого, чертила в голове прожекты и постепенно впадала в черную, унылую меланхолию. Ей казалось, представься случай — поставит на карту все. Мочи не было сидеть дальше у золотой кормушки и отращивать поросячий зад. Скоро уже пятая точка в кресло не поместится…

И случай представился. Два авторитетных человека — Батон и Шустрый — не вернулись домой с рыбалки. Поехали на реку рыбу глушить, да израсходовали весь боезапас на себя, любимых. По рассказам очевидцев, еле собрали пацанов в пластиковые мешки, одни ошметки по кустам висели.

На похороны Батона и Шустрого ожидалось прибытие воров со всей России и Закавказья. Готовилась местная братва спешно, но каждого прибывшего предупредить успела — на поминках ожидается большой шмон. Не раз и не два менты громили воровские сходняки, ряженные под печальные процессии, народ учен был, и каждый знал — стволов и прочего железа в карманах не держать. Незачем легашей галочками в сводках баловать.

…Для прощального застолья, как обычно, сняли загородный ресторан. Подальше от зевак и злого любопытства.

Домино уже бывала в этом заведении и знала, что помещения там большие, но бестолковые. Народ вечно скапливается по проходам, скорбящие жены и матери еле ноги успевают под диваны прятать, чтоб не оттоптали. Широкоплечая братва в курилке как сайра в банке стоит — пузом к пузу, ремнем к бумажнику. Все там устраивало Домино, и особенно визит парней в бронежилетах с надписью «ОМОН».

Визита ждали, всех предупредили, и улов у ментов получился скудный. Один кавказец блеснул полным отсутствием всяческих документов, да Сережа Нервный выделился — коробочку с коксом в кармане пиджака притырил.

Шок от находки лишил Сережу дара речи минут на двадцать. Вокруг лежали носом в паркет пацаны, их лениво пинали кованые ботинки, пацаны так же лениво огрызались и получали за это в ухо. Многократно отрепетированный сценарий шел своим ходом.

Сережа Нервный грыз губу и судорожно размышлял — кто?! Кто подсунул ему затертую лекарственную коробочку с кокаином?! И ведь коробку-то намеренно такую выбрал, что ни один «вензель» не снять, не будет на махровой поверхности отпечатка пальцев! Не соскочить Сереже… Нет отпечатков, есть статья.

А менты подсунуть не могли. Сережа сам видел руку опера, опускающуюся в карман. Чистая была рука, мент сам опешил, когда пакетик с белым порошком на стол из коробки выпал.

Взвыл тогда Сережа. И когда вели его, скованного, в воронок, вырвался, допрыгнул до Сивого и, ударив грудью в грудь, зарычал:

— Ур-р-р-рою, падла!! Вернусь, ур-р-рою!!

Домино сидела в тихом уголке возле родной сестры усопшего Батона и видела в окно все. Сережу Нервного заломали четыре мента и загрузили в воронок, как тюк с картошкой. Сережа пытался вопить в окошко, забрызгал его слюной и кровью…

Домино смотрела из ресторана на это представление и думала, что не зря она пустила слух о готовящейся распре Сережи с Сивым. Все концы теперь на авторитете сойдутся. Никто не сможет Нервного в обратном убедить. Вон каким зверем на человека кидается…

А на нее, на Марту, у пацанов никакого выхода нет. За коксом она туда-обратно до столицы смоталась, коробочку в карман Нервного рукой в черной кружевной перчатке подкинула, сами перчатки потом в унитаз смыла. Никаких следов не оставила, никаких доказательств и даже вопросов.

И конец Сережи Нервного получился громок и показательно глуп. Перед поминками каждого предупреждали: будет облава, нагрянут ищейки! Но видно, вольному воля. Сережа Нервный совсем от беспредела обурел, ничего не боится, раз с дозой явился.