— Нигделандия мне всегда казалась несокрушимой. Время и стихии отдельно, она отдельно. Похоже, там одновременно случились землетрясение и метель.

— Мне можешь не рассказывать. Еще гипотезы есть?

— На филлорийский фонтан ты, наверно, не посмотрел? Я рассчитывал вернуться обратно через него.

— Нет, как-то не попался он мне на глаза. Но сомневаюсь, что такое возможно.

— Почему? Там теперь район бедствия, понимаю, но попытаться-то можно. Ты же вернулся на Землю и, как видим, неплохо устроился. Одолжи нам пуговицу, и все.

— В том-то и штука. — Джош рассматривал картину на облупленной стене за Квентином, точно в первый раз ее видел.

— В чем?

— Нет у меня больше пуговицы.

— Как нет?

— Продал я ее. Кто ж знал, что она еще кому-то понадобится.

Квентин не верил своим ушам.

— Нет. Быть не может.

— А откуда у меня долбаное венецианское палаццо, по-твоему?

Квентин уткнулся лбом в обеденный стол, приводя свой мозг в прежнее состояние — до того, как тот возомнил, что их проблемы остались в прошлом. Пока этот процесс шел, можно было охлаждать чело о прохладное дерево и предаваться отчаянию. Пуговицы нет. Не стукнуться ли пару раз головой об стол, так легонько? Да нет, не стоит.

Он впервые заметил, как тихо в городе: улицы и каналы Венеции, похоже, сразу опустели с наступлением темноты. Видимо, ночью Венеция перестает притворяться, что живет в двадцать первом веке, и возвращается в родимое Средневековье.

Ладно, погоревали — пора опять за работу.

— Значит, пуговицу ты продал, — сказал, распрямившись, Квентин.

— А что, другого плана у тебя нет? Не мог же ты всерьез полагать, что мы с тобой пересечемся в Венеции и я отдам тебе пуговицу.

— План был не отлучаться из Филлори, но этот поезд уже ушел — надо придумать новый. Кто ее у тебя купил?

— Тут целая история. — Совесть Джоша, похоже, нисколько не мучила, а предстоящий рассказ обещал быть куда веселее, чем его приключения в Нигделандии. — С Нигделандией, Филлори и прочим фэнтези я завязал. Понял, что если хочу секса — а я хотел, — то надо себе его обеспечить в реальном мире. Начал осматриваться и набрел на эту подпольную сеть, убежища и все такое. Слыхал о них?

— Джулия меня ознакомила.

— То есть я всегда знал, что есть чародеи-любители, но понятия не имел, как их много. И немалое их количество побывало в Венеции, которая считается центром древнего чародейства. Думали научиться здесь кой-чему — грустно, если подумать. Некоторые вполне ничего: знают многое из того, что мы знаем, а иногда и то, чего не умеем мы, но в большинстве они понятия не имеют, что делают. С этими надо ухо держать востро. Сами по себе они не опасны, но привлекают шакалов вроде демонов, эльфов и прочей нечисти. С нами эти падальщики не связываются, а вот деревенские колдуны, готовые абсолютно на все, законная их добыча. Такие сделки заключаются, страшно сказать.

Но мне эти ребята, знаешь, понравились. В Брекбиллсе я себя чувствовал не очень уютно из-за этих оксфордских штучек: дегустация вин, изысканные костюмы и прочее. Вы с Элиотом там были больше в своей тарелке, и… Дженет тоже. — Джош едва не упомянул Элис, но в последний момент опомнился. — Нет, там было здорово, пойми меня правильно, но не совсем в моем стиле. С подпольщиками у меня лучше пошло. В Брекбиллсе надо мной прикалывались, а здесь я фигура. Просто мне, наверно, поднадоело быть на конце пищевой цепочки. Там никто особо меня не ценил, и ты в том числе, а тут я все равно что король.

Квентин не стал спорить, признав его правоту. Джоша любили, но не принимали всерьез. Квентин допускал, что Джош сам себя не принимает всерьез, потому и другие к нему так относятся, но это была несправедливая мысль, кого ни возьми — Джоша или любого другого. Все хотят быть героями своих личных историй и никто — комиками. Джош, вероятно, мучился этим все время, когда они с Квентином тесно общались; неудивительно, что он решил поизмываться над ними в комнате с чашей.

— Ты поэтому продал пуговицу? Потому что думал, что мы над тобой прикалываемся?

— Продал, потому что мне предложили за нее чертову уйму денег, — ответил задетый Джош. — И потом, я был малость зол. Здесь меня уважают — впервые узнал, что это за штука такая. Я типа мостик между двумя мирами. В подполье можно достать то, что у нас не достанешь, и наоборот тоже, вот ко мне и обращаются с обеих сторон. У них имеется такое дерьмо, о котором мы и мечтать не могли, а они даже без понятия, что оно у них есть. Они меняются всякой дрянью друг с дружкой, и там иногда всплывает черт знает что. Я раз сферу Черенкова надыбал. Никто не знал, что это такое, пока я им не показал.

— Пуговицу ты тоже на что-нибудь променял?

Джош на подначку не клюнул.

— Ага, жди. Это была особого рода сделка, одноразовая. Высокопоставленный клиент.

— Да уж могу представить. Может, свяжешь меня с этим своим клиентом? Провернем уникальную сделку еще разок.

— Попробовать можно, но шансы у тебя, сразу скажу, хреновые. — Джош ухмылялся от уха до уха — ему не терпелось поделиться очередной тайной.

— Что так?

— Сейчас узнаешь. Вернулся я, значит, из Нигделандии и болтаюсь по Нью-Йорку, счастливый, что руки-ноги целы остались. Тут звонит мне на сотовый этот самый чувак и назначает на завтра встречу в Венеции. Конфиденциальное, говорит, дело. Я ему: готов, мол, вот только с наличностью плоховато. В этот самый момент у тротуара рядом со мной останавливается «Бентли» и открывает мне дверцу. Я как дурак сажусь и еду в Ла Гуардию, а там уже частный аэроплан ждет. Откуда он вообще узнал, где я? И что у меня ничего больше не назначено на тот день?

— Да… кто бы мог такое подумать. — Старые привычки нелегко отмирают, но Джош и на этот раз не купился.

— И чемодан мне приготовлен в дорогу. Отличные вещи, все моего размера, одна зубная паста стоит семь долларов. Рандеву назначено на канале; нашел я, где это, хотя американских указателей, зеленых с белым, этот континент хрен знает когда дождется. Подъезжает отпадный катер, не вапоретто пердучий — деревянный весь, узкий как нож и бесшумный. Выскакивает мужик на причал, а с катера даже конец не кидают, просто ждут его на воде. Мужик этот лилипут, то есть, извиняюсь, маленький ростом, но одет так, что даже и незаметно. Знатного венецианского рода, маркиз или кто еще. Имя свое битый час выговаривал, но потом все пошло очень живенько. Сказал, что представляет кого-то, желающего пуговицу купить. Я в непонятках, как они узнали о ней, но спрашиваю: а кто это? Не могу, говорит, сказать. Я тогда: а за сколько? Сто миллионов долларов, говорит. Я такой: двести. И пятьдесят. Двести пятьдесят миллионов. Нет, ты вдумайся! И еще, говорю, хочу знать, кто ее покупает. Зря, что ли, все детские годы в ящик смотрел — для меня это вторая натура. Тут мой лилипут достает конверт, а в нем чек на двести пятьдесят миллионов. Как знал, сколько я запрошу. И машет мне, значит, ручонкой своей. Я думал, он мне на ухо сказать что-то хочет, нагнулся, а он сигналит, чтобы я на самый край вышел. Потом показывает в воду, а там оно. Всплывает наверх башка такая, здоровая, как грузовик, и на меня смотрит — я чуть в штаны не наклал.