— И все?

— И все. Потом ты прыгаешь в воду. Но ведь это легенда, одному Богу известно, что из этого выйдет. Информации очень мало, а надежной и вовсе нет.

Прыгаешь, значит. И все.

— Но бывали же случаи, когда это срабатывало? — спросил Квентин.

— Разумеется, — с жаром заверила Поппи. — Некоторые драконы разговорчивее других. Преподаватель риторики из калькуттской волшебной школы ходит к дракону на Ганг каждый год, и в половине случаев тот его принимает. А вот дракон Большого канала — это нечто по-настоящему новое. Я начинаю думать, что ты засранец. — И Поппи взглянула на Джоша, тоже по-новому.

— Только начинаешь? — подначил Квентин, но она в свою очередь спросила его:

— Ты когда хочешь пойти к нему?

— Этой ночью. Только у меня к тебе просьба: никому пока об этом не говорить.

Поппи нахмурилась — это ей тоже шло.

— Почему это?

— Дай нам неделю, больше ни о чем не прошу. Дракон никуда не денется, а мне нужен хоть какой-нибудь шанс. Если вокруг соберется толпа, вряд ли что выйдет.

— Ладно, — после секундной паузы согласилась она, и Квентин почему-то поверил, что она сдержит слово.

Тут же восстановив хорошее настроение, Поппи накинулась на тосты и джем. Ела она при всей своей худобе больше Джоша, но все это, как видно, сгорало в печке, поддерживающей ее постоянный накал.

Оставалось убить на что-то остаток дня. Палаццо Джош (ранее палаццо Барберино, владевших им с шестнадцатого века и продавших его скороспелому мультимиллионеру, который, ни разу не побывав в нем, ухлопал свои мультимиллионы на финансовые пирамиды, слетал на космическую экскурсию и продал палаццо Джошу) предлагало своим гостям многое. Квентин, хотя думать так было нелояльно по отношению к Филлори, мог бы даже остаться здесь жить. Можно читать и смотреть, как венецианское солнце перемещается по ковру, зажигая его яркими красками, или осматривать город; каждый маг-турист просто обязан ознакомиться с мощными структурными чарами, не дающими Венеции погрузиться в лагуну.

Ну и, разумеется, послеобеденный спритц. Из-за всего этого Квентин порой забывал, что когда-то был королем волшебного мира.

Джулия — дело иное. Она вышла к нему, когда он стоял с бокалом на piano nobile,[27]любуясь городским видом. Они вместе смотрели, как движутся по каналу суда, а туристы с вапоретто смотрели на них и задавались вопросом, чем они знамениты.

— Тебе нравится здесь, — заметила Джулия.

— Да, здорово. Я ведь раньше ни разу не был в Италии — понятия не имел, как у них тут все.

— Я одно время жила во Франции.

— Правда? Это когда же?

— Давно.

— Это не там ты научилась угонять тачки?

— Нет. — Зачем тогда было заводить разговор, раз говорить не хочешь? — Красиво здесь, — признала она.

— Чего тебе больше хочется: остаться здесь или все же вернуться в Филлори?

Джулия поставила свой напиток, чистое виски, на широкие мраморные перила. На щеке у нее дернулся мускул.

— Я должна вернуться. Оставаться здесь мне нельзя. — Раньше в этих ее словах слышались гнев и отчаяние, теперь — сожаление. — Мне нужно все время двигаться. Ты ведь пойдешь со мной?

У Квентина заныло сердце. Джулия обращается к нему с просьбой, нуждается в его помощи. Быть нужным кому-то — совершенно новое и в чем-то приятное ощущение.

— Разумеется. — Джулия, когда он попросил ее поехать на остров Дальний, ответила ему точно так же.

— Спасибо, — кивнула она, продолжая смотреть на канал.

Стоя за пять минут до полуночи на Понте дель Академия, Квентин вспоминал этот их разговор и старался восстановить в себе это чувство. В руках он держал «Иль Газеттино» и на всякий случай «Интернэшнл Геральд Трибюн», а также кусок безумно дорогой вырезки и старательно делал вид, что у него и в мыслях нет прыгать в Большой канал.

После зловонной дневной жары ночь настала прямо-таки холодная, и зеленые воды канала манили не больше, чем ледниковый ручей. Канал выглядел чистым, хотя Квентин знал, что это не так, и до воды было дальше, чем могло показаться с берега.

Пуговица где-то там, глубоко. Дракон тоже. Может, она просто завалилась куда-то, к примеру в диван, а Джош постеснялся сказать об этом и выдумал про дракона?

— Мало тебе там внизу не покажется, — предрек он теперь.

— Да уж. — Квентин надеялся, что Джош сам вызовется или предложит вместе прыгнуть — как же, вызвался он.

— Ты привыкнешь, — заверила Поппи, обхватив себя руками от холода.

— Ты-то зачем притащилась? — не в первый раз спросил Квентин.

— В интересах науки. И потом, я хочу посмотреть, пройдет ли у тебя этот номер.

Поппи никогда не врала в тех случаях, когда любой другой непременно соврал бы. Бестактность или достойная восхищения искренность — как посмотреть.

Квентин, глубоко дыша, облокотился на шершавые деревянные перила, еще хранившие солнечное тепло. Помни, что поставлено на кон. Джулия не стала бы колебаться — сиганула бы через эти перила, как олимпийская лошадь через барьер. По его настоянию они ей ничего не сказали и смылись, когда она легла спать, иначе бы она обязательно пошла с ними.

— Людей они редко едят, — утешила Поппи. — Пару раз за столетие, насколько мы знаем.

Квентин промолчал.

— Какая там, по-твоему, глубина? — Джош достал сигарету — из них троих он нервничал больше всех.

— Футов двадцать. Я посмотрел в Интернете.

— Господи. Ты, главное, не уходи под воду.

— Если сломаю шею, не вытаскивайте меня. Лучше уж утонуть, чем жить паралитиком.

— Две минуты, — сказала Поппи. Под ними прошел пустой вапоретто — свет горел только в рубке. В этой воде небось девяносто процентов кишечных бактерий, а остальные десять — солярка. Для купания не предназначена.

На досках в верхней точке моста кто-то вырезал то ли стилизованного дракона, то ли просто замысловатую букву S.

— Ты раздеваться собираешься или как? — спросил Джош.

— Только и жду, когда ты наконец спросишь.

— А если серьезно?

— Нет, — ответили хором Квентин и Поппи.

Они помолчали. Где-то далеко разбилось стекло — пивная бутылка, что ли. Неужели он правда прыгнет туда? Почему бы просто записку не бросить? В бутылке. С номером своего телефона.

— Тот лилипут ведь звонил тебе на мобильный? А его номер у тебя есть? Может, мы…

— Его номер был заблокирован.

— Время, — сказала Поппи.