– Но ты же жена его, – оторопел Гарафеев.

– А почему я должна делать, а он отдыхать? Мы учимся одинаково, даже я иду на красный диплом, а он – нет. Может, я тоже хочу почитать, и с подружками посидеть, и на пробежку, а вместо этого должна щи варить. Да еще он будет харчами перебирать, вкусно-невкусно. Это несправедливо!

– Такова уж доля женская, – промямлил Гарафеев без особой убежденности.

– Вот ты, мама, могла так жить, а я не хочу.

– Лизочка, но у нас было иначе, – улыбнулась Соня, – ну да, папа у нас на кухне, конечно, не перетрудился, но он всегда работал на полторы ставки, чтобы обеспечить нас с тобой. Когда ты маленькая была, он трудился фельдшером на «Скорой», и после института тоже – то там, то здесь. Папа за любую работу хватался, лишь бы мы с тобой не нуждались.

Гарафеев расплылся в улыбке. Он не думал, что Соня помнит об этом.

– А еще я никогда не критиковал мамину стряпню, – похвастался он.

– Да, ни разу в жизни.

– Ну а Вовка, козел…

– Что Вовка козел – это его дело, – перебил Гарафеев, – а ты за себя отвечай. Поверь старику-отцу, бессмысленно и непродуктивно думать о том, какие люди свиньи и как было бы хорошо, если бы они изменились. Все равно ты не найдешь такого мужика, который будет за тебя шуршать по дому, поэтому или приучайся сама, или живи до старости с папой и мамой.

– Не хочу я ему прислуживать.

– Ну да, понимаю, гораздо лучше, когда тебе мама прислуживает.

– Сейчас начинается у вас такое время, – мягко сказала Соня, – когда спадают первые восторги, то в голову приходит разумная и логичная мысль: раз меня любят, то должны делать то, что я хочу. Немножко больше я могу себе позволить, когда любим, ведь у меня есть волшебная палочка. В тяжелых случаях это приводит к тяжелым изматывающим отношениям по принципу раба и господина, но и у нормальных уравновешенных людей этот период неизбежен. Что я могу себе позволить? Где моя граница? Ведь не хочется прогадать и занять территорию меньше, чем мне готовы уступить. И так хочется, чтобы муж капитулировал, верно, Лиз?

– Ну в принципе…

– Конечно, хочется тебе. Только территория, за которую вы бьетесь, – общая. У вас один дом, одно королевство.

– Но я не собираюсь унижаться!

– И не надо. Только помни, что это не Вовка такой козел и не ты такая королева, а просто у вас наступила такая стадия в отношениях, через которую проходят все. Преодолеете – молодцы, а сдадитесь – можете так никогда и не узнать, что такое любовь.

– Так что мне делать?

– Помой посуду для начала, – буркнул Гарафеев и ушел в комнату.

Вскоре к нему присоединилась жена.

– Зачем ты так?

– А лучше давай будем с ней сюсюкаться, чтобы она только в пятьдесят лет очнулась одинокой бабой?

– Гар, можно и помягче с дочерью.

– Да уж некуда мягче. Мы ее растили, как принцессу, и вот результат.

– Нормальный результат. Вырос человек свободный, который не позволяет вытирать об себя ноги. Ну ведь она права, Гар! Нагрузка у обоих одинаковая, материальные вложения в семью – тоже, у Лизы даже на десять рублей больше, потому что она получает повышенную стипендию, и при этом она должна полностью обслуживать здорового мужика только потому, что она его жена. Не маразм ли это?

– А давай спросим у Вовкиной мамы. Наверняка у нее другое мнение по этому вопросу.

– Угу, диаметрально противоположное.

– Во всяком случае, спасибо, что ты не стала меня унижать.

Соня засмеялась:

– А что я должна была сказать? Ах, Лиза, посмотри, я двадцать лет терплю, значит, и ты мучайся?

– А я поверил, что ты действительно так думаешь.

Она погладила его по плечу:

– Ну, конечно, Гар. Знаешь, чем ближе мы к разводу, тем больше вспоминается хорошего.

Гарафеев вернулся на кухню и приобнял Лизу, которая мыла посуду тщательно и неумело.

– Все наладится, – сказал он и сел в уголок возле горшка с геранью.

– Ой, не знаю, пап.

– Тут в чем суть… Понимаешь, вы с Вовой должны вместе преодолевать трудности, но он не должен решать свои проблемы за твой счет. Например, вам надо есть, и ты готовишь борщ. Это правильно, это нормально. Но когда Вове хочется чего-нибудь вкусненького и он вместо борща требует у тебя тортика, то тут ты смело можешь надеть кастрюлю ему на голову.

– Ты такой мудрый, – сказала Лиза, кажется, без иронии.

– Я ж в суде сидел, поумнел.

* * *

Ирину выписали только через неделю. Она рвалась домой раньше, апеллируя к тому, что она знакомая Гарафеева, но хирург только засмеялся, мол, раз так, то, конечно, выпишут немедленно и в справке дадут разрешение переходить улицу на красный свет и заплывать за буйки.

Пришлось терпеть, но за книгами Суханова-старшего время пролетело быстро. Ирине немножко даже понравилась такая растительная безответственная жизнь.

Почему-то она думала, что после недели отсутствия обнаружит в квартире жуткий хлев, но дома царила почти хирургическая чистота, Кирилл не забыл даже постелить чистое белье.

По случаю выписки мамы Егору разрешили не ходить в сад.

Доставив ее домой, Кирилл умчался на работу, и Ирина осталась вдвоем с сыном.

Она полежала на хрустящих от свежести простынях, попила чаю на кухне, но безделье так наскучило ей в больнице, что дома предаваться ему было совсем тошно.

Прислушавшись к себе, она решила, что способна выйти с Егором погулять, и позвала его на улицу.

Сын сказал, что лучше почитает.

Ирина сама не любила отрываться от книги, но внезапно ей показалась подозрительной такая страсть к чтению. Егор умный мальчик, с богатым воображением, это верно, но он нормальный здоровый ребенок, живой и веселый. Любит бегать и играть с ребятками, и дома всегда вел себя активно, но в последнее время они с Кириллом совсем его не видят и не слышат. В комнате тишина, как будто ребенка нет дома. Не стрекочет автомат, не слышно голоса Егора, когда он, увлекаясь игрой, начинает разговаривать за своих героев.

Он не выбегает с топотом, не виснет на них, когда они приходят с работы, не тащит после ужина настольные игры или альбом, чтобы сыграть с Кириллом в каляки-маляки.

Сидит молча и читает, а они с Кириллом, два идиота, только умиляются вдруг проснувшейся в ребенке тяге к печатному слову.

Ирина осторожно вошла в комнату сына.

– Егор, что-то случилось?

Он покачал головой, но по лицу, по опущенному взгляду и стиснутым губам она поняла, что права.

– Скажи мне, пожалуйста.