Девочка – мамина помощница, а мальчик – мамина радость.

Парень с пеленок привыкает гордиться тем, в чем нет никакой его заслуги, вот и создаются такие скособоченные семьи, где женщина только дает, а мужчина только получает.

И нечего, кстати, удивляться расцвету антисемитизма. Корни тут одни – выжать максимум из того, чем одарила мать-природа, особенно когда больше гордиться нечем. И его собственная дворянская спесь, пусть совсем легонькая, тихая, но тоже из той же оперы. Смотрите, мужики, из какой я семьи вышел, стало быть, я априори круче вас.

И недовольство, диссидентство, все эти кухонные посиделки в конце концов тоже растут из немытой посуды. Мальчики привыкают, что для удовлетворения своих прихотей надо просто открыть пошире рот, но вот они взрослеют, рот открывается все шире и шире, а падает туда все меньше и меньше. Как же так? Я же такой хороший, я мужик, в конце концов, а на меня за это не проливается манна небесная, непонятно почему. Ну и система! Ну и строй на дворе!

Гарафеев вспомнил, как пару лет назад Соне заказали научно-популярную статью о том, что жизнь в капиталистическом обществе – это стресс. Жена согласилась, стресс так стресс, и написала бодренькое эссе, что неуверенность в завтрашнем дне и постоянная борьба за кусок хлеба изматывают человека и делают его больным. Гарафеев тогда пролистал литературу, которой пользовалась жена, и пришел немного к другому выводу. Если жизнь при капитализме – стресс, то жизнь при социализме – дистресс.

Стресс сам по себе не плох, вопрос весь в том, куда направить свою реакцию. Если на борьбу, то это хорошо, организм только крепнет в испытаниях, но когда ты сидишь, как куль, потому что борьба бессмысленна, то неотработанный адреналин действительно съедает тебя изнутри.

Вся советская система работает на том, что дергаться бесполезно. Работай не работай, а все равно получишь квартиру, как решит Мариванна из жилищной комиссии, и в отпуск поедешь туда, куда она даст тебе путевку. Иногда Гарафеев подозревал, что дефицит создан специально, чтобы полнее и надежнее формировать у граждан чувство безысходности. Хочешь одеваться красиво – а нельзя, надоело стирать руками – терпи, пока подойдет очередь на стиральную машину. Все так. До абсурда доходит. Когда-то давно они с Лизой купили набор «Юный гравер», и в радостном нетерпении раскрыли его, как только вернулись домой, так им хотелось овладеть новым навыком. В большой коробке из скучного серого картона болталось несколько резцов разного диаметра, Гарафеев сейчас уже не помнил, как они правильно назывались, пара плиток линолеума, несколько образцов картинок и инструкция, прочитав которую они с Лизой выяснили, что для работы еще требуется куча всякого всего, которого в магазине днем с огнем не найдешь. Все-таки Гарафеев попытался вырезать картинку на линолеумной плитке из набора, но даже его силы взрослого мужика едва хватало, чтобы процарапать хоть маленькую бороздку, что говорить о десятилетней девочке! Он сообразил, что для работы нужен был другой линолеум, более мягкий, более дорогой и в разы более дефицитный. Видимо, замысел создателей этой игрушки состоял в том, чтобы с младенчества приучить детей, что к достижению их цели всегда будет как минимум одно непреодолимое препятствие. Зато когда ему благодарный пациент подарил немецкий набор по конструированию, как Гарафеев сначала подумал, домика, и лишь много позже выяснил, что это был вокзал для знаменитой немецкой игрушечной железной дороги, которую он вживую никогда не видел, так вот, в этом наборе было заложено абсолютно все необходимое: и детали, и клей, и даже пакетик с зеленой крошкой, имитирующей газон. Только собирай и ни о чем не думай…

Тут он сообразил, что занимается тем же, чем все записные неудачники, – брюзжит и жалуется, но ведь всегда, при любых обстоятельствах есть зона твоей личной ответственности, в которой ты можешь что-то сделать.

Гарафеев вспомнил одного своего пациента, академика, который умирал, и знал, что умирает, и давление у него было уже по нулям, но он диктовал Гарафееву какие-то формулы, потому что эти последние минуты все-таки принадлежали ему, и он умел распорядиться ими так, как нужно. Гарафеев только надеялся, что тогда записал все правильно.

…Гарафеев, как умел, прибрался в квартире, потом сходил в магазин, где по дневному времени не было большой очереди, купил кусок мяса и сварил суп, прочитав инструкцию в книге «О вкусной и здоровой пище».

Потом заварил себе чайку и устроился за письменным столом жены.

Взяв историю болезни в руки и увидев там записи, сделанные собственной рукой, он будто провалился на двадцать лет назад, когда был молодым и неопытным, и любая ерунда заставляла его волноваться. Но дневники он тогда писал лучше, чем сейчас, подробнее и слова подбирал тщательнее.

Гарафеев улыбнулся юному себе и открыл первую страницу. Не для того он взял историю, чтобы предаваться ностальгии.

Первичный осмотр заполнял хирург, значит, нечего ждать подробностей и стилистических красот. Жалобы на боли в животе, однократную рвоту. Заболела шесть часов назад, начало заболевания ни с чем не связывает, были рвота, озноб. Стула не было. Анамнез жизни и того короче: гинекологические заболевания отрицает, аллергии нет, гепатитом не болела, эпиданамнез спокойный. Дальше идет объективный статус, типичный для аппендицита. Про умершего ребенка ни слова. Врач не спросил, а пациентка не сказала, и правильно, с аппендицитом какая связь?

Вообще статус не слишком информативный, и верить ему можно с большой осторожностью. У врачей много контролеров, которые не знаешь, к чему придерутся, поэтому безопаснее всего писать истории по проверенному шаблону, чтобы ничто не цепляло проверяющих за извилины.

Вполне возможно, что при поступлении женщина жаловалась на что-то еще, но хирург, раз уж принял решение об операции, предпочел описать стандартную клинику аппендицита.

Так, осмотр терапевта… Тут еще меньше. Дежурят два человека на огромный стационар, им бы со своими поступлениями разобраться, так что дураков нет переписывать анамнез за хирургами. Противопоказаний к операции нет, и все.

Эпикриз тоже по шаблону, ни одного живого слова.

А вот и его собственный осмотр, который тоже не прибавляет информации. Увы…

Протокол операции с диагнозом: острый катаральный аппендицит, иными словами, отросток не изменен, хирург ошибся.

Дальше в дневниках, этапных эпикризах и консилиумах описывалось все как он помнил. Быстрое ухудшение состояния с бурной, но нетипичной симптоматикой, указывающей то на пневмонию, то на эндокардит и в конце концов отек мозга.

Консультация невролога была выполнена уже когда больная впала в кому, так что ничего определенного тот сказать не смог.

Гарафеев повернул историю и стал листать бланки с анализами, но там тоже ничего особенно интересного. Чуть повышены печеночные ферменты, за сутки до смерти скакнул креатинин, билирубин тоже высоковат, но не критично. Протромбин в норме, что говорит о приличной функции печени. Так, а где протеинограмма? Нету. Наверное, тогда еще аппарата не было.