Человек в штатском прохаживался по палатке, слегка сгорбившись. Он слегка напоминал школьного учителя, распекающего оставленных после урока лоботрясов. Особую нелепость этой сцене придавало еще и то, что Обри так и не узнал имени этого человека, имевшего право и возможность самого адмирала Дженнистона продраить с песочком.

– Я не стану говорить, – почти шепотом вещал человек в штатском, – о принципах гуманности и правилах ведения боевых действий. Мне начинает казаться, что столь абстрактные материи находятся за пределами понимания здесь присутствующих.

В отношении Обри тип в штатском ошибался, но майор менее всего желал обращать на это его внимание.

– Я не стану говорить даже о том, что из-за этого непростительного случая поставлена под угрозу сама возможность мирного договора с местными жителями, – продолжал тип. – А между тем вся наша стратегия строилась именно на том, что мы сможем опереться на них, блокируя точки перехода с этой стороны. Из-за вашего, адмирал, попустительства может случиться так, что тысячу триста миль до ближайшей русской точки нам придется проходить с боями и тратить жизни американских солдат там, где мы могли бы откупиться несколькими нитками бус.

Но я стану и буду говорить о том, что ваши солдаты не выполнили прямой приказ, адмирал! – Человек в штатском хлопнул ладонью по походному столу с такой силой, что тот заходил ходуном. – Что вы можете на это ответить?

Обри решил, что у адмирала опять начнется припадок – в последние дни это происходило не реже пяти раз в день, в результате чего осуществление проекта «Уризен» фактически перешло под контроль майора Норденскольда и подполковника Макроуэна. Но, к его изумлению, этого не случилось.

– Во-первых, мистер, потрудитесь относиться с должным уважением к флоту, – отрезал адмирал. Старик, видимо, решил показать, что порох в пороховницах держит сухим. – Виновные понесли наказание… Понесли, мистер Макроуэн?

Подполковник только боднул воздух.

– И я не вижу необходимости рыдать из-за нескольких убитых туземцев, – закончил Дженнистон. – Во Вьетнаме потери среди гражданского населения…

– Вы, адмирал, кажется, забыли, чем для нас окончился Вьетнам, – ядовито отрезал тип в штатском. – Что касается уважения к флоту – не понимаю, о каком уважении может идти речь, когда ваши люди вначале не могут отличить мирную деревню от засады «красных», а потом позволяют себя вырезать этим, как вы выразились, туземцам, которые, по данным разведки, даже пороха не изобрели. Притом, что та же разведка доносит, будто сбитый вертолет подвергался воздействию сверхвысоких температур, а тела погибших сожжены чище, чем напалмом. Тут, адмирал, одно из двух – или ваша разведка врет сквозь зубы, или ваши люди – законченные кретины.

У нас, адмирал, – продолжил он, поднятием руки останавливая готового вспылить Дженнистона, – есть приказ. Приказ президента. Обеспечить безопасность Соединенных Штатов от возможного нападения через точки межпространственного переноса. Захватить все имеющиеся на этой планете такие точки. И подготовить их для десантирования на территорию противника и/или запуска через них крылатых ракет среднего и малого радиуса действия. И если вы, адмирал, сорвете выполнение приказа…

Остаток фразы повис в тишине. Макроуэн сглотнул.

– Это все, – сухо проговорил человек в штатском.

Обри Норденскольду захотелось стать маленьким-маленьким. Как бацилла. И спрятаться где-нибудь среди пылинок.

– Подполковник Макроуэн, – прохрипел адмирал невыразительно, – завтра же направьте к местным жителям дипломатическую миссию. Как хотите. Какую хотите. Если сможете – договоритесь с ними о возмещении. Если вас прикончат, как отделение Пауэлла, – плакать не буду, но спасибо скажу. Тогда у нас будет повод показать этим обезьянам, кто здесь главный.

Обри Норденскольд позволил себе вдохнуть. Это оказалось ошибкой.

– А вы, Обри, отправитесь с миссией в качестве наблюдателя, – закончил адмирал.

«И по тебе я тоже плакать не стану», – повисло между ними недосказанное. Адмирал с удовольствием бы лично придушил свидетелей своего позора, но он был человек податливый и с радостью предоставил такую возможность туземцам.

Обри с Макроуэном переглянулись. Глаза Макроуэна были полны облегчения – он, должно быть, ощущал себя как помилованный на эшафоте.

– Будут какие-то… особые указания? – поинтересовался Обри тем особо невыразительным тоном, который выработал специально для общения со злопамятным и мнительным Дженнистоном.

– Для вас – нет, – отмахнулся адмирал. – А вам, Макроуэн… можете обещать местным жителям золотые горы. Но будьте предельно осторожны в беседе. И не вздумайте признавать нашу вину там, где без этого можно обойтись. Как говорит президент Картер – американцы не извиняются.

* * *

Лева Шойфет брел по деревенским проулкам, зачарованно озираясь. О нем, казалось, забыли. Майор Кобзев восседал на броне БТРа, точно улыбчивый будда, довольно наблюдая за сценами братания солдат и местного прогрессивного крестьянства и время от времени повторяя сидевшему рядом безмерно гордому старосте Тоуру одно из трех заученных им к этому времени эвейнских слов – «Хорошо!». Староста солидно кивал, отвечая «Хорошо!», и по временам покрикивал на излишне разошедшихся односельчан.

Прежде Леве никогда не приходилось бывать в деревне. Даже в колхоз «на картошку» его почему-то не посылали – сам он никак не мог для себя решить, то ли правда по состоянию здоровья, то ли потому, что еврей. Поэтому все для него здесь было ново и неожиданно, как московские улицы – для папуаса, только что принятого в институт Дружбы народов.

Далеко от площади Лева старался не отходить, и получалось, что движется он по кругу, то выныривая в веселую толпу вокруг БТРов, то вновь отдаляясь. Его поражало, насколько не похожи друг на друга могут быть дома, построенные, в сущности, по одному проекту, – одни больше, другие меньше, одни сияют чистотой, другие, те, что подальше от площади, порой чуть не до окон вросли в землю.

Постепенно за странным пришельцем увязалась целая компания. Первой оказалась дворняга, похожая на гибрид немецкой овчарки с лайкой, – выбежала из подворотни, деловито обнюхала Левины руки и, к великому его смущению, пах и побежала следом, часто-часто размахивая хвостом. Видно было, что псина не обидит и мухи, но Лева все равно косился на нее опасливо – собаки его не любили, как, впрочем, и кошки и прочая домашняя живность до хомячков включительно, – вероятно, расхлябанные Левины манеры не внушали доверия всему живому. Когда Лева остановился, чтобы приглядеться к резьбе на оконных рамах – ему Показалось, что нечто похоже он видел в каких-то трудах по кельтской культуре, – псина села рядом и требовательно, с привизгом гавкнула. Переводчик покорно поплелся дальше.

Потом за ним потащился мальчишка.

Леве стало окончательно неловко. Он подумал было вернуться на площадь и смешаться с толпой, чтобы хоть так не привлекать внимания, но, чем ему там заняться, не представлял совершенно. Поэтому он попытался сделать вид, что мальчишка не волочится по его следу, буравя спину острыми серыми глазенками. Но сделать это оказалось не так-то просто. Два забора спустя мальчишек оказалось уже трое и одна девчонка.