его к присяге. Его не было нынче, когда все присягали мне. Завтра доложи мне, как у вас дело сделается. – Он заметил меня: – Кутайсов, его зачем позвали?

– Так вы же сами приказали вызвать Доброва. – А по какому делу? Напомните.

– Ну как же? Елена Павловна…

– Отставить! – рявкнул Павел Петрович. – Не до того сейчас. Ростопчин, возьмите этого юношу с собой.

– Позвольте поинтересоваться: зачем? – несмело спросил Ростопчин.

– Не хочу, чтобы вы с Архаровым снюхались. Добров за вами проследит.

Ростопчин открыл, было, рот, чтобы возразить, но тут же его захлопнул, сообразив, что спорить с императором в данную минуту опасно.

* * *

Тесная карета ехала медленно, трясясь по булыжной мостовой. В полном мраке, напротив меня расположился грузный старик Архаов, оперившись большими руками в кожаных перчатках на массивную трость. Рядом с генерал-губернатором Петербурга, словно кол проглотил, сидел Ростопчин. Время подходило к полуночи. Ехали молча. Наконец Архаров нарушил молчание:

Странное нам дали поручение на ночь глядя, не правда ли?

Обращался он больше к Ростопчину, нежели ко мне.

– Я бы дорого дал, дабы не иметь сего поручения, – ответил Ростопчин. – Павел Петрович хочет, чтобы Орлов вспомнил двадцать восьмое июня шестьдесят второго.

– Убийство Петра Фёдоровича? – задумчиво пробубнил Архаров. – Так, Орлов его и прибил.

– Да что уж вы напраслину на графа наводите? – возмутился Ростопчин.

– Я, Фёдор Васильевич, старая ищейка. Я всех душегубов, всех воров в России-матушке знаю. В семьдесят четвёртом ловил смутьянов из шайки Емельки Пугачёва. Та ещё работёнка. Все притоны перевернул. Неделями из пыточной камеры не вылезал. Такого наслушался, да насмотрелся…. А потом шесть лет служил обер-полицмейстером в Москве. Все кражи, все разбои, все убийства через меня проходили. Бывает, дело до того запутанное, что и не понять, кто душегуб, а я взгляну на подозреваемых, и точно вижу: вот он – преступник. Вон он, – говорю. И – точно, падает на колени, кается.

– Да, слышал я о ваших методах допроса, – хмыкнул с презрением Ростопчин.

– Методы не важны, Фёдор Васильевич, важны результаты, – невозмутимо ответил Архаров. – Была б моя воля, я бы и Орлова заставил признаться в убийстве Петра Фёдоровича.

– Нет же, не убивал он. Я читал протокол вскрытия, – возмутился Ростопчин. – Да и вам наверняка попадался в руки документ. Там же ясно сказано: причиной смерти был приступ геморроидальных коликов, усилившихся от продолжительного употребления алкоголя, и сопровождавшихся поносом.

– Помню, помню: обнаружена выраженная дисфункция сердца,       воспаление       кишечника,       были       признаки апоплексии. Да что-то верится с трудом.

– Опомнитесь! Что вы такое говорите? – ужаснулся Ростопчин.

– Сейчас можно такое говорить, – уверенно ответил Архаров. – Раньше нельзя было, а сейчас время другое настало. Алексей Орлов его и убил. Вскрытие – вскрытием, да только мне как-то попали записи осмотра с места преступления. Язык у Петра Фёдоровича вывалился, как у придушенного, и кадык вдавлен был, лицо синее. Не слыхали об этих деталях?

– Признаться – нет.

– А ещё через мои руки прошли записи придворных медиков Кондоиди и Санчеса. Так вот, в этих самых записях ничего не говорится о плохом здоровье Петра Фёдоровича. Он переболел оспой и выздоровел. Плеврит у него однажды был – и все! Разве мог человек с дисфункцией сердца переболеть оспой? Да и от плеврита мог легко помереть. Нет, тут что-то не сходится.

– Вы думаете? Ну, а алкоголь? Частое чрезмерное употребление вина и водки может из здорового человека сделать больного за пару лет.

– А вы от кого-нибудь из окружения Петра Фёдоровича слышали, что он чрезмерно пил? Какую-нибудь историю или анекдот?

Ростопчин пожал плечами.

– В том-то и дело – выдумки все это, – сделал заключение Архаров. – Надо было оправдать преступление: мол, пьяница он был, хворал часто. Пиво английское он любил, согласен, но не злоупотреблял. Выдумки! Вот, сейчас все это и всплывёт.

Так за странной беседой доехали до нужного адреса на Васильевском острове. Ворота оказались заперты. Архаров принялся колотить своей тяжёлой тростью в дверь. Открыл сонный лакей.

– Камердинера графа разыщи, – приказал ему Архаров.

Вскоре появился камердинер, худой старик в больших растоптанных башмаках. Он сказал, что граф болен.

– Ничего не поделаешь, голубчик, – развёл руками Архаров. – Придётся будить. Доложи, что мы приехали по велению Его Величества.

Камердинер поклонился и пошёл будить графа. Архаров двинулся за ним.

– Николай Петрович, – попытался остановить его Ростопчин. – Куда же вы. Как-то неприлично…

– Ах, оставьте, – отмахнулся тот. – Быстрее дело сделаем, быстрее уедем отсюда.

В натопленной душной спальне неприятно пахло лекарствами. Окна наглухо закрыты тяжёлыми портьерами. На высокой кровати, кутаясь в пуховое одеяло, лежал граф Алексей Григорьевич и густо храпел. Камердинер растормошил его:

– Ваше сиятельство! Николай Петрович Архаров приехал.

Храп оборвался. Одеяло зашевелилось.

– Зачем? – простонал граф.

– Не знаю: он желает говорить с вами.

– Подай туфли и одежду какую. Тёплую дай. Тулуп дай.

Граф Орлов тяжело поднялся с постели. Лакей надел мягкие войлочные туфли на распухшие ноги старика, накинул ему на плечи тулуп. Хоть это был пожилой человек, но в нем все ещё чувствовалась мощь непобедимого в кулачных сходках Алехана Орлова. Уродливый шрам через все лицо делал его облик грозным, отвратительным. Тяжёлый взгляд из-под нависших седых бровей напоминал, что перед незваными гостями сам неустрашимый кавалергард и победитель Чесмы. Сам постаревший Посейдон предстал перед ними. Орлов, спросил сердито у Архарова:

– Зачем вы, милостивый государь, ко мне пожаловали?

Ночь на дворе.

Архаров моментально изменился. Из важного градоначальника превратился в угодливого просителя. Заискивающе улыбнулся и виноватым мягким голосом объяснил:

– Просим извинить за столь поздний визит. Но нас прислал к вам император. Велел привести вас к присяге.

– А императрицы разве уже нет? – Он поднял вверх глаза, и взгляд его наполнился тоской. Жёлтые старческие слезы потекли по небритым обвислым щекам. Он сказал, глубоко вздохнув: – Господи! Помяни её во царствии твоём! Вечная ей память!

Орлов-Чесменский посмотрел на гостей и с недоумением спросил:

– Но зачем сейчас? Я бы мог завтра приехать во дворец и присягнуть. Неужели государь не верит в мою преданность? Я верой и правдой служил его матери, служил отечеству. Разве кто может меня упрекнуть в нерадивости или трусости, или, не дай Бог, в предательстве?

– Воля государя не обсуждается, – напомнил ему Архаров, и сам испугался, что слишком пафосно произнёс последнюю фразу.

Граф опустил взгляд, задумался, тряхнул большой косматой головой. Решительно сказал:

– Хорошо, господа, я сейчас оденусь, и мы отправимся в церковь. Там, перед аналоем я дам присягу.

– Не стоит, – решил вмешаться Ростопчин. – Полночь уже. Храмы заперты. Присягу мы привезли с собой. Довольно будет приложить руку, и мы втроём засвидетельствуем, что вы совершили