– Йа! Йа!.. Это нехорошо – кричать… шуметь для этого. Ты увидишь подобие старика ван дер Дуса в Стадхейсе, – сказал Якоб по-английски.

– Увижу ван дер Дуса? Я думал, там висит портрет Ван дер Верфа…

– Йа, – ответил Якоб, – ван дер Верф… Ну так что же! Они одинаково хороши.

– Да, ван дер Дус был благородный старый голландец, но это не ван дер Верф. Я знаю: он защищал город, как кирпич, и…

– Ну зачем ты так говоришь, Бенджамин? Он защищал город не кирпичами; он сражался, как настоящий солдат, – стрелял из пушек. Ты любишь насмехаться над всем голландским!

– Вовсе нет! Я сказал, что он защищал город, «как кирпич», а по-нашему это очень высокая похвала. Мы, англичане, называем «кирпичом» даже герцога Веллингтона.

Якоб удивился, но его возмущение уже остывало.

– Ну, это не важно. Я не понял сначала, что кирпич – это все равно что солдат; но это не важно.

Бен добродушно расхохотался и, заметив, что его двоюродный брат устал говорить по-английски, обернулся к своему другу, знавшему оба языка:

– Слушай, ван Моунен, говорят, те самые почтовые голуби, которые принесли утешительные вести осажденному городу, находятся где-то здесь, в Лейдене. Мне очень хотелось бы посмотреть их. Подумай только! Ведь в самый опасный момент ветер внезапно переменился и погнал на берег морские волны. Множество испанцев затонуло, а голландские корабли поплыли прямо поперек страны с людьми и провиантом и подошли к самым воротам города. И тут голуби очень пригодились: они переносили донесения, письма… Я где-то читал, что с тех пор о них благоговейно заботились. А когда голуби издохли, из них сделали чучела и поставили их для большей сохранности в ратуше. Нам непременно надо взглянуть на эти чучела.

Ван Моунен рассмеялся.

– Если так, Бен, – сказал он, – когда ты поедешь в Рим, ты, наверное, захочешь увидеть тех гусей, что спасли Капитолий. Но голубей наших посмотреть нетрудно. Они в том здании, где находится портрет ван дер Верфа… А когда защищались упорнее, Бен, при осаде Лейдена или при осаде Хаарлема?

– Видишь ли, – ответил Бен, подумав, – ван дер Верф – один из моих любимых героев; ведь у всех нас есть свои любимцы среди исторических личностей. Но мне все-таки кажется, что осада Хаарлема вызвала более мужественное, более героическое сопротивление, чем даже осада Лейдена. Кроме того, хаарлемцы подали лейденским страдальцам пример храбрости и стойкости, потому что черед Хаарлема наступил раньше.

– Я не знаю подробностей хаарлемской осады, – сказал Ламберт, – знаю только, что это было в 1573 году. А кто победил?

– Испанцы, – ответил Бен. – Голландцы держались много месяцев. Ни один мужчина не хотел сдаваться да и ни одна женщина. Женщины взялись за оружие и храбро воевали рядом со своими мужьями и отцами. Три сотни из них сражались под командой Кенау Хесселар – это была замечательная женщина, храбрая, как Жанна д’Арк. Город был осажден испанцами под предводительством Фредерика Толедского, сына этого красавца герцога Альбы. Отрезанные от всякой помощи извне, жители были в явно безнадежном положении, но они стояли на городских стенах и громко бросали вызов противнику. Они даже кидали хлеб во вражеский лагерь, показывая этим, что не боятся умереть с голоду. Они мужественно держались до самого конца, ожидая помощи, – а она не приходила, – и становились все более и более дерзкими, пока не иссякли их запасы пищи. Тогда наступило страшное время. Сотни голодных падали мертвыми на улицах, а у живых едва хватало сил хоронить их. Наконец осажденные пришли к отчаянному решению: вместо того чтобы гибнуть от медленной пытки, они построятся в каре, поставив слабейших в середину, и толпой ринутся навстречу смерти, хотя почти нет надежды пробиться сквозь полчища врагов. Испанцы каким-то образом пронюхали это и, зная, что голландцы способны на все, решили предложить им сдаться на известных условиях.

– Давно было пора, по-моему.

– Еще бы! Обманом и предательством они вскоре сумели войти в город, так как обещали покровительство и прощение всем, кроме тех, кого сами горожане признали бы достойными смерти.

– Не может быть! – проговорил Ламберт, очень заинтересованный. – На этом, очевидно, дело и кончилось?

– Ничуть, – ответил Бен. – Герцог Альба приказал своему сыну не давать пощады никому.

– А! Так вот, значит, когда произошло страшное хаарлемское побоище! Теперь припоминаю. Не приходится удивляться, что голландцы ненавидят Испанию, когда читаешь, как их резали герцог Альба и его молодчики. Хотя надо признать, что и наши порой мстили врагам ужасным образом. Впрочем, как я уже тебе говорил, я лишь очень смутно помню исторические события. Все у меня перепуталось, начиная от Всемирного потопа и кончая битвой при Ватерлоо. Однако ясно одно: герцог Альба был самым подлым из всех подлецов на свете.

– Ну, так сказать про него – это еще очень мало, – заметил Бен. – Впрочем, мне даже думать противно об этом негодяе. Что из того, что он был умный человек, искусный полководец и все такое! Вот такие люди, как ван дер Верф и… Что это ты?

– Знаешь, – сказал ван Моунен, удивленно оглядываясь по сторонам, – ведь мы прошли мимо музея, и я не вижу наших ребят. Давай вернемся.

В музее все мальчики встретились и тотчас же занялись осмотром его обширных коллекций и редкостей, обогащая свои познания в древней и современной жизни Египта. Бен и Ламберт не раз бывали в Британском музее и все-таки были поражены богатством лейденских коллекций. Здесь были выставлены домашняя утварь, одежда, оружие, музыкальные инструменты, саркофаги и мумии мужчин, женщин, а также кошек, ибисов и других животных.

Мальчики увидели массивное золотое запястье, которое носил один египетский фараон в те времена, когда, быть может, люди, которые превратились вот в эти самые мумии, быстро шагали по улицам Фив; увидели драгоценные украшения, подобные тем, какие носила дочь фараона.

Были здесь и другие интересные древности из Рима и Греции, а также редкостная римская посуда, найденная при раскопках близ Гааги, – она сохранилась с тех времен, когда здесь селились соотечественники Юлия Цезаря. А где они только не селились!

Выйдя из этого музея, мальчики пошли в другой и там осмотрели замечательные коллекции ископаемых животных, скелетов, птиц, минералов, драгоценных камней и других экспонатов. Но, не будучи учеными, ребята плохо разбирались в том, что видели, и только бродили среди коллекций, глядя на них во все глаза, радуясь, что знают хотя бы начатки естественной истории, и от всего сердца жалея, что не приобрели более основательных знаний.

Якоба поразил даже скелет мыши. И немудрено, ведь ему не приходилось видеть, чтобы эти зверюшки, которые так боятся кошек, бегали в столь «обнаженном» виде – можно сказать, «в одних костях», – и мог ли он предполагать, какие диковинные у них шеи?

После Музея естественной истории надо было осмотреть церковь Святого Петра. Здесь находилась памятная доска профессора Люзака и памятник Бурхааву из белого и черного мрамора, с урной, на которой были высечены изображения четырех возрастов человеческой жизни – детство, юность, зрелость, старость – и медальоны Бурхаава с его любимым девизом: «Истина в простоте».