превратил весь комплекс в свой личный дворец, так что я сомневаюсь, что его охрана позволит парочке чанби куэй[38] болтаться у них перед носом, обыскивая с дробовиком каждый грот. Однако, с другой стороны, они и любого встреченного яо-куэй убьют – или хотя бы попытаются…

– Если не надумают их нанять, – мрачно закончил Карлебах.

– В любом случае вы ведь сами говорили, что Иные – по крайней мере, те, что в Праге – избегают людей и освещённых мест, верно? А Лидия прямо сейчас занимается сбором сведений о «Каменных остовах моря», двух озёрах, лежащих к северу от комплекса. Они открыты для посещения, но многие храмы и чайные дома, расположенные по периметру, пришли в запустение после революции.

– Пожалуй, мне стоит наведаться туда, пока ты будешь заканчивать карту рудников Ши-лю. – Карлебах едва ли не с нежностью коснулся дробовика в кожаном чехле. – Сколько ещё тебе нужно времени, чтобы довести карту до ума? Когда мы сможем спуститься туда и выяснить, где эти твари отсыпаются?

– Это если они отсыпаются, как вампиры, – заметил Эшер. – А то может статься, что они проснутся, как только услышат наши шаги – или почуют наше присутствие так же, как чуют живых вампиры, даже во время спячки.

Пока двое рикш волокли повозки к дальним воротам японского посольства, Эшер размышлял о том, как бы поступили пекинские вампиры, если бы узнали, что яо-куэй и впрямь обустроили себе нечто вроде логова неподалёку от «Каменных остовов»? Ну, если предположить, что Князья Ада с самого начала не имели отношения к появлению этих тварей.

Скрестив обтянутые перчатками руки, Джеймс наблюдал, как лавочники зажигают первые фонари, разгоняя сгущающийся сумрак осеннего вечера. «Их присутствие ощущается в воздухе, как запах дыма…»

А страх перед ними загнал старого вампира-иезуита глубоко под землю на добрых три столетия.

Оставив рикш у задних ворот японского посольства, выходящих на улицу Лагрене, Эшер и Карлебах направились по узкой улочке вдоль аккуратных кирпичных домиков – свидетелей решительного намерения Японии стать западной державой, а не сломленной, доедаемой по частям империей, в которую превратился Китай. Жилища японских дипломатов и атташе были начисто лишены характерной для островов горизонтальной архитектуры и круглых веранд. Как будто их целиком привезли из Лондона, или Берлина, или Парижа – как те массивные стулья из орехового дерева, что украшали гостиную графа Мизуками.

Из створчатых окон лился электрический свет, люди в ярко-синей униформе – а некоторые в приглушённо-серых или чёрных штатских костюмах, пошитых на европейский манер, – поднимались по ступеням в дома, стучались в двери…

– Что-то не так, – проговорил Эшер.

Карлебах оглянулся по сторонам, пересчитал дома и обнаружил, что все эти офицеры и чиновники либо выходили из пятого по счёту здания на улочке, либо возвращались туда.

Указанный дом принадлежал графу Мизуками.

Никто из них не беспокоился и не торопился, однако когда Эшер и Карлебах подошли к крыльцу, то увидели в фойе целых два ряда чужих ботинок, а когда слуга повёл их в ту уютную гостиную, обставленную на европейский манер, Джеймс заметил, что маленький алтарь слева от двери закрыт и увешан полосками белой бумаги.

– Кто-то умер, – заметил Джеймс и поискал глазами самого графа – Мизуками стоял у дверей, ведущих в основную часть дома, окружённый небольшой группкой гостей. Похожий на коренастого гнома в чёрном костюме, атташе обменивался поклонами с окружавшими его мужчинами. Среди них не было ни одного европейца, отметил про себя Эшер. А значит, умер тот, чья смерть не представляла особой трагедии для прочих посольств.

Карлебах мигом догадался, кто это мог быть.

– Значит, они и впрямь проходят через смерть, – с ужасом прошептал он, – и куда ближе к вампирам, чем мы полагали. Как думаешь, этот твой граф позволит нам взглянуть на тело усопшего? Нужно как можно скорее отрезать ему голову и пронзить сердце…

Эшер жестом велел ему умолкнуть. Они вдвоём протиснулись сквозь толпу поближе к имперскому военному атташе, и, когда тот повернулся, приветствуя их поклоном, Джеймс спросил:

– Умер Ито-сан, сэр?

– Да, – граф выглядел спокойным, но в его тёмно-карих глазах плескалась глубокая печаль, – физические проявления болезни оказались невыносимы для него. Он умер незадолго до заката.

– Мне невероятно горько это слышать. Мы обязаны ему жизнями, и больно осознавать, что он выкупил наши ценой своей собственной.

– Ито был самураем, – ответил Мизуками. – Он понимал, что таков его долг.

– Прошу, простите нас, граф, – торопливо зашептал Карлебах, – но нам необходимо – жизненно необходимо – взглянуть на тело. Как минимум необходимо отрубить ему голову, не говоря уже о…

– У нас есть обычай, – перебил его Мизуками, сложив руки перед собой, – когда человек совершает сеппуку, то его друг, помогающий в ритуале, отрубает ему голову. Так что можете не беспокоиться на этот счёт. Я распорядился, чтобы тело Ито-сана сожгли завтра, а его прах отправили обратно родным в Огати.

Профессор тут же нахмурил брови, явно собираясь гневно поинтересоваться: «Как же мы теперь узнаем, не прячутся ли яо-куэй в городе?»

– Кое-кто в посольстве прослышал, что Ито занемог, – продолжил граф прежде, чем Карлебах успел открыть рот, – и мне пришлось объявить, что он умер от болезни. Он ушёл достойно. Смело и с честью, как подобает самураю.

– А вы бы как поступили, сэр? – негромко спросил Эшер по-чешски, услышав, как сердито сопит его наставник, а про себя подумал, что в чём-то Исидро был прав, говоря об избыточно увлечённых своим делом охотниках.

Обратно в «Вэгонс-Литс» они пошли пешком сквозь ранние осенние сумерки.

– Семья Ито служила семье Мизуками три века, – проговорил Эшер, поплотнее запахивая полы коричневого пальто. Дыхание вырывалось из его рта облачком, серебрящимся в ярком свете, бьющем из массивных и излишне вычурных ворот французского посольства. – Конечно, граф не мог не помочь ему.

Он оглянулся через плечо равнодушно, как будто привлечённый криками старой торговки, продававшей на противоположной стороне посольской улицы сверчков в клетках, но не стал замедлять шаг. Не увидел он и того, что как будто бы перед этим приметил краем глаза и даже узнал – то ли характерную одежду, то ли смутно знакомые движения, то ли лицо, уже встречавшееся прежде… В общем, всего того, что обычно улавливал тем самым внутренним чутьём, не раз спасавшим ему жизнь в Берлине, Белграде, Стамбуле – тем самым чутьём, что сейчас надрывалось, крича: «Убегай, убегай скорее, тебя преследуют!»

«Да чтоб вас всех…»

Позади, конечно же, не оказалось никого и ничего мало-мальски подозрительного. Разве что теней было слишком много, потому что от более современных зданий лился свет электрических ламп, смешиваясь с мягким сиянием старомодных бумажных фонарей. Мимо пронеслась парочка рикш; прошла навстречу группка китайцев, возвращавшихся домой с работы – судя по всему, обслуга какая-то? Хотя кто их разберёт… –