Здесь, возле пышных колючих роз, Он на коленях скорбел и плакал о людях такими горючими слезами, которых не пролить глазам смертного.

Присутствие в саду показалось Варавве почти святотатством, и он повернул назад. Мысль о сущности Назорея не давала покоя. Кто Он? Почему Его Дух витает повсюду, наполняя вселенную? Почему Его никак не удавалось забыть? Да, Он Учитель новой веры, но и прежде были проповедники новых идей и сколько их еще явится миру… Он необыкновенно красив и мужествен, но мало ли людей обладают такими качествами… Он был добр, сострадателен, лечил больных, утешал страждущих… Может быть, в этом Его Божественность — в Его бескорыстной, преданной, неизменной любви, не требующей ничего для Себя, но дающей людям все?

Варавва был неспособен понять духовную сторону жизни. Он видел лишь то, что лежит на поверхности. Его озадачивало, что то ли египтянин, то ли грек так беспрекословно соглашался с тем, что Иисус Назорей — Бог. Почему Мельхиор этому верит?

— Я должен все узнать про Него, — решил Варавва. — Как только отыщется Юдифь, я пойду в Назарет и узнаю всю правду.

Так размышляя, он пришел к склепу, вызывающему столько любопытства в народе. Варавву поразила многочисленность палаток стражников. Это была настоящая круговая линия обороны.

Когда Варавва хотел подойти ближе, путь ему преградил воин с копьем наизготовку. Варавва учтиво объяснил цель своего прихода — он ищет девушку.

Воин пристально посмотрел на него и воскликнул:

— Эге, Варавва, тебя и не узнать, ты разодет, как фарисей! Мы же с тобой знакомы — я приходил за тобой в тюрьму. Еще нет и двух дней, как ты на свободе, а уже ищешь женщину!

Варавва упредил скабрезные намеки солдата.

— Я ищу дочь Искариота, чей сын повесился, предав Иисуса из Назарета. Девушка от горя, наверно, лишилась разума и блуждает где-то.

— Печальная история, — сказал римлянин с ноткой сочувствия в голосе. — Но все-таки не советую тебе оставаться здесь. Всех прохожих подозревают в том, что они пришли украсть тело Назорея, а у тебя репутация ловкого вора.

Стражник рассмеялся.

— Зачем эта пустая трата времени? — Варавва махнул рукой в сторону белых палаток. — Какой здравый человек может ждать, что мертвый воскреснет?

— Ты не понимаешь, в чем тут дело, — ответил воин. — Каиафа не такой глупец, чтобы поверить в воскресение мертвых. Стража поставлена исключительно для живых — ученики Назорея бродят где-то рядом и, верно, мечтают украсть тело своего Учителя, чтобы подтвердить Его предсказания. Но они не смогут проникнуть в склеп, и если покойник захочет вернуться к жизни, Ему нужно собственными силами разверзнуть скалу…

— Это действительно было бы чудом, — пробормотал Варавва.

— Этого не произойдет, — заверил римлянин. — Завтра, слава богам, стражу снимут и ты сможешь ходить здесь сколько угодно, но сейчас уходи — скоро придет наш сотник, а он шуток не любит.

— Я повинуюсь, — сказал Варавва.

Воин возобновил свое медленное топтание на порученном для охраны участке, а Варавва пошел по дороге в город. Но он намеревался вернуться. Неподалеку от склепа он приметил углубление, похожее на нору большого зверя, достаточно глубокое, чтобы скрыть человека от постороннего глаза. Смелая мысль спрятаться тут ночью пришла Варавве. «Если свершится чудо, — думал он, — я буду свидетелем. Если же ученики Назорея придут украсть тело, я увижу борьбу между ними и римской стражей. Непременно вернусь сюда, что бы ни случилось. Эта ночь слишком знаменательна, чтобы ее проспать».

Варавва остановился, чтобы тщательно осмотреть и запомнить место, где хотел провести ночь.

Мягкая серая пыль густым слоем покрывала дорогу, ведущую в Иерусалим со смутно различимыми отсюда белыми крышами. Навстречу Варавве шла женщина с большим букетом белых лилий в руках. Бледное, прекрасное это лицо, окруженное лучезарным сиянием, Варавва видел вчера на Голгофе. Время не оставило своих безжалостных следов на этом кротком лике. В беспорочных и чудных чертах отражалось сочетание девичества и материнства, мудрости и печали, скорби и любви. Варавва замер. Царственное, неземное в облике этой женщины внушало ему желание встать перед ней на колени, но он не сделал этого, а только дрожал всем телом, благоговейно шепча:

— Это Мать Распятого.

Она медленно приближалась. Спокойные, светлые, как само небо, глаза смотрели на Варавву. Сомневающийся, мятущийся грешник лицом к лицу с Богоматерью! Яркие лучи предзакатного солнца отражались от ее белого платья и создавали ореол вокруг величавой фигуры.

Варавва с мольбой простер руки.

— Мария, Мать Иисуса, — прошептал он. — Выслушай меня. Я — Варавва, великий грешник, и если бы выбор народа был справедлив, я бы умер вчера на месте твоего распятого Сына… Говорят, твой Сын богохульствовал, называя Бога Отцом. А глупая людская молва теперь разносит весть, что Он действительно Сын Всемогущего Бога. Мария, почему ты не опровергнешь этот слух? Ты знаешь тайну Его рождения и должна была объяснить Ему опасность таких заявлений. Будь Он самый святой человек в мире, такие речи чересчур смелы. Слухи о Его Божественном происхождении, переходя от одного к другому, возбуждают страх и сомнения в человеческих душах. Еще не поздно объявить правду. Прошу тебя, сделай это!

Мария молчала.

— Почему ты молчишь? — в голосе Вараввы было отчаяние. — Ты не думаешь о последствиях распространения этой безумной молвы! Если твоего умершего Сына ошибочно признают Богом, проклятие ляжет на народ Иудеи, казнивший Его. Израиль будет презираем всем миром за то, что отверг Мессию, все народы воз ненавидят нас за нашу жестокость, упрямство и неверность. Разве ты допустишь это?

По-прежнему ни слова не услышал Варавва ответ. Взволнованный, почти теряющий сознание, с. упал на колени.

— Мария, — прошептал он хрипло, — из жалости ко мне, грешнику, из чувства милосердия ко всем людям, объяви истину. Скажи, кто Отец твоего Сына?

Ее губы слегка задрожали, но она опять ничего не ответила, только подняла свои прекрасные кроткие глаза к небу.

— О женщина! Ты всегда будешь обманывать людей! — воскликнул Варавва, — Мать жестоко казненного Человека, может быть, ты задумала страшную месть и поклялась, что люди станут боготворить Того, Кого они презирали, и молиться Тому, Кого убили? Если это так, то возмездие это чудовищное, неслыханное!

В лучистых глазах появилось выражение жалости. Варавву смутил этот взгляд. Стыдясь своих прежних предположений, он снова заговорил:

— Я не хотел тебя обидеть — горе твое огромно. Но я только один из тех, кто со слезами и отчаянием будут просить у тебя ответа. Я ищу истины и утешения, как и множество таких же грешников! Если твой Сын рожден от Духа, я буду поклоняться Ему, но если Он только Человек, я буду думать о нем с состраданием, как о личности мужественной и благородной, погибшей от суда не праведного.