— Ты вернулся, Варавва! — пробурчал тюремщик. — Только пятнадцать дней прошло с тех пор, как тебе даровали свободу, но у тебя такая подлая натура, что ты не мог не совершить нового злодеяния! Пойдем! Я введу тебя во владение твоей прежней камерой.

И он открыл дверь в тот самый каменный мешок, в котором Варавва провел много времени. Дверь скрипнула, приветствуя узника и отсекая его от внешнего мира; рявкнула тяжелая задвижка под рукой тюремщика, и Варавва остался один, если не считать постоянных жильцов этого помещения — мышей. Еле заметная полоска лунного призрачного света пробивалась через узкую щель в стене.

Варавва лег на солому. Предстоящий суд и наказание смертью не пугали его. Он твердо решил не защищаться и не опровергать выдвинутых против него обвинений, и если на суде ему дадут слово, он громко провозгласит свою веру: Иисус Назорей — Сын Бога Живого!

Вспоминая своего Божественного Друга, Который так круто переменил все мысли, всю душу бывшего разбойника, Варавва сладко заснул,

… Вокруг благоухали цветы, слышалась чарующая музыка. Белый ангел сидел на поляне и сплетал венок из странных, неколких роз.

— Где я? — шепотом спросил Варавва.

— В убежище от бурь, — ответил ангел, — в ограде Царского сада…

И вдруг уже виденное Вараввой неземное сияние возвестило появление Божественного Иисуса Назорея.

— Господи, Господи! — в восторге закричал Варавва. — Прости меня, грешника. За мои грехи Ты принял крестные муки! Это я должен был умереть позорной смертью, а не Ты!

— Верующий в Меня не умрет вовек! — услышал он дивный голос Христа.

Чудный свет превратился в бесконечное золотистое море, стены темницы раздвинулись, сильные, нежные руки коснулись раскаявшегося грешника и повлекли туда, где был иной мир, иной закон, иная жизнь…

— Я не допущу, чтобы Варавву казнили, — говорил Мельхиор, спускаясь вслед за тюремщиком в мрачное подземелье — он добился разрешения посетить тюрьму, где томился его друг,

— Хоть ты и обладаешь перстнем императора, тебе не изменить наших законов, — возражал тюремщик, любезно несший перед таинственным иностранцем факел.

— Да, закон ваш суров, но исполнителей закона можно смягчить… — сказал Мельхиор уверенно.

Тюремщик не успел ответить — они уже пришли.

— Варавва! — позвал Мельхиор друга. Никто не отозвался.

— Спит, — сказал восхищенный тюремщик, — и смерти не боится.

Мельхиор подошел к куче гнилой соломы. Варавва спал глубоким, безмятежным сном. Смуглое, грубоватое его лицо запечатлело застывшую смиренную улыбку.

— Ни перстень императора, ни злоба священников уже не властны над ним, — тихо сказал Мельхиор. — Его освободила воля свыше!

День близился к концу, когда двое путников остановились, чтобы последним взором окинуть Святой город. С вершины горы они следили за тем, как багровое предзакатное солнце бросало свой свет на белые дома и зеленые сады Иерусалима, на величественный храм Соломона. Видна была Голгофа — темная, пустынная.

Один из путников — высокий, могучего телосложения мужчина опустился на колени и стал пристально смотреть в ту сторону.

— Ты печален, Симон, — сказал его товарищ. — Тяжело покидать страну, которую посетил Бог. Но не грусти — Господь теперь всегда с тобой, и Голгофа уже не принадлежит одной Иудее, она — символ всего спасенного мира.

Киринеянин поднял голову.

— Все так, Мельхиор, — сказал он. — Но я никогда не забуду, как нес крест по той горе. Душа моя дрожит от одной мысли об этом! Я опять вижу Лик Христа!

Симон встал с колен.

— Посмотри, — обратился к нему Мельхиор, указывая на могилу. — Вон там я похоронил Варавву. Одинокая пальма склоняет над ним свои резные листья. На земле он был так же одинок, как дерево над его могилой. Но на небе его ждет другая участь — там он найдет прощение, любовь и покой.

— Да, нелегко обрести веру, — добавил он, немного помолчав. — Не всем дано такое удивительное счастье. Тебе, Симон, выпало нести крест на Голгофу, и ты теперь отказался от своего дома и от родных, чтобы служить одному Господу. Но пройдут долгие века, прежде чем человечество поймет, что это единственный путь постижения истины, что только во Христе можно обрести мир и покой.

Симон удивленно посмотрел на Мельхиора.

— Но почему должно пройти так много времени? — спросил он. — Я уверен, скоро все поклонятся Ему, даже Каиафа…

— Нет, этот лжец никогда не признает правду! — жестко ответил Мельхиор. — Каиафа сделает все, чтобы имя Христа было вытравлено из иудейских летописей. Но Истина восторжествует! Любовь и Милосердие бессмертны! Даже в мрачные дни мы не должны терять мужества и светлых упований. Будем всегда твердо держаться учения Христа, Его Божественного света, и мы никогда не заблудимся!

Спустившись с горы, путники направились в ту сторону, где лежала таинственная страна с величественными пирамидами и лениво текущим Нилом.