– Бери куртку, – велел отец однажды ранним зимним утром, когда мне было одиннадцать лет. Я проводила на болоте последнюю зиму, хотя тогда я этого еще не знала. – Я хочу тебе кое-что показать.

Мама подняла голову, оторвавшись от шкуры, над которой работала. Как только она поняла, что отец говорит не с ней, тут же быстро опустила голову. Напряжение клубилось между родителями, как густой туман. А появилось оно после того, как отец попытался утопить маму.

– Он хочет меня убить, – прошептала она как-то раз вскоре после того случая, когда убедилась, что отца нет поблизости.

Я подумала, что это может быть правдой. Мама не просила меня о помощи и не ждала, что я займу ее сторону и выступлю против отца, и я была ей за это благодарна. Если отец действительно хотел убить ее, я ничего не могла с этим поделать.

Мама трудилась над дубленой оленьей кожей. Помимо готовки и уборки, зимой это было ее основным занятием. Прошлой зимой она сшила для папы красивую кожаную куртку с бахромой. Этой зимой, как только у нее появится достаточно кожи, она сошьет такую же и для меня. Папа пообещал украсить мою куртку иголками дикобраза, в соответствии с тем эскизом, который я нарисовала для него углем на куске бересты, потому что у нас не было карандашей и бумаги. Мой отец был талантливым художником. Куртка будет выглядеть намного лучше, чем на моем рисунке.

Я натянула всю свою зимнюю одежду и выбежала за папой на улицу. Пятнистые варежки из олененка уже были мне малы, но я старалась извлечь из них как можно больше пользы, прежде чем бросить их в кучу ненужной одежды. Мне хотелось, чтобы они вышли побольше, но мама сказала, что олененок был совсем крошечным и это лучшее, что она могла сделать. Отец должен был подстрелить оленя весной, и я надеялась, что это окажется олениха, беременная двойней.

День был солнечный и холодный. Снег слепил меня, и приходилось щуриться. Отец называл такую погоду январской оттепелью, хотя сегодня нигде не таяло. Мы сели на краю крыльца и натянули снегоступы. Снега той зимой навалило прилично, и без снегоступов мы не выходили. Папа сделал мои из веток ольхи и кожи в ту зиму, когда мне было девять. Сам он носил пару «айверсонов», принадлежавших еще его отцу. Папа обещал, что когда станет слишком старым, чтобы ходить на снегоступах, то отдаст их мне.

Мы шли в быстром темпе. Теперь, когда я была почти с него ростом, я легко за ним поспевала. Я не спрашивала, куда мы идем. Раньше отец часто устраивал мне сюрпризы, вовлекая в подобные загадочные вылазки, чаще всего для того, чтобы научить меня читать следы, но с тех пор прошло уже много времени. Я шла за ним к нижнему краю нашего холма, пытаясь угадать, куда мы идем. Это было нетрудно. В рюкзаке у отца лежал маленький кофейник с крышкой, в котором мы топили снег и потом заваривали чай, шесть бисквитов (они были твердыми, как камень, но становились мягче, если их размочить), четыре полоски сушеной дичи, смешанной с черникой, которые отец называл «пеммикан», и банка черничного варенья, поэтому я знала, что до обеда мы не вернемся. Винтовка отца была заперта в кладовке, а Рэмбо привязан в сарае, так что это была не охота. Мы надели снегоступы, а значит, идти придется довольно далеко. Между нашим холмом и рекой не было ничего интересного, если не считать нескольких холмов поменьше, но я их уже исследовала и не нашла там ничего, достойного такой вылазки, а значит, вряд ли они являлись нашей целью. Если учесть все, становилось очевидно, что движемся мы к реке. Я до сих пор не знала зачем. Реку я видела много раз и в разное время года. Я могла лишь предположить, что отец нашел несколько интересных ледовых фигур и хотел показать их мне. Если так, то это не стоило таких усилий.

Когда мы наконец добрались до реки, я решила, что отец свернет и двинется вдоль течения или против него и мы будем идти, пока не доберемся до того, что он хотел мне показать. Но вместо этого мы пошли прямо по льду, не сбавляя шага. Вот это уже было интересно.

Такваменон – река быстрая, не меньше ста футов в ширину, и хотя в основном она замерзла, но далеко не полностью. И все же отец целенаправленно двигался к противоположному берегу, ни секунды не колеблясь, так, словно шел по твердой земле. Мне оставалось только стоять на берегу и наблюдать. Обычно я всегда следовала за отцом, куда бы он меня ни повел, но откуда он мог знать, что реку сейчас безопасно переходить? С тех пор как я стала достаточно взрослой, чтобы самостоятельно шастать по болоту, отец снова и снова предупреждал меня, чтобы я не рисковала и не ходила по реке зимой, каким бы прочным ни казался лед. Речной лед отличается от озерного из-за течения. Он может быть толстым в одном месте и тонким в другом, и, пока вы не проверите его палкой, которой у моего отца не было, сказать наверняка нельзя.

Если я провалюсь под лед на озере или в пруду, я промокну и замерзну, но серьезной опасности в этом не будет, потому что озера и пруды, как правило, мелкие. Даже если придется плыть до места, где лед будет достаточно прочным, чтобы на него встать, я с этим справлюсь. Но, если я провалюсь на реке, течение засосет меня под лед быстрее, чем я успею вдохнуть, чтобы крикнуть и позвать на помощь, и никто меня не увидит и не услышит. Этому научил меня отец. И вот теперь он сам делал все наоборот. Отец всегда казался мне невероятно сильным, почти неуязвимым человеком. Чем-то вроде божества. Я знала, что он обычный смертный, но, если хотя бы половина из рассказанных им историй была правдой, значит, он часто попадал в очень опасные ситуации и все же выбрался из них. Однако даже мой отец не выжил бы, если бы провалился под речной лед. Смерть в воде – точно не та, которую я выбрала бы.

Или, может… может, в этом и суть? Отец никогда ничего не делал просто так. Может быть, именно за этим он и привел меня на реку, чтобы я это увидела? Он знал, что я боюсь утонуть. И еще он знал, что я очень хочу исследовать противоположный берег реки. Я много раз просила его отвезти меня туда на каноэ. Я не догадывалась, знает ли он о том, какая клаустрофобия развилась у меня на болоте и как сильно я жажду увидеть или сделать что-то новое, но, возможно, он знал. Так или иначе, он соединил вместе то, чего я больше всего хотела и чего боялась, и привел меня к реке, чтобы я посмотрела своему страху в лицо, вместо того чтобы он гнил у меня внутри.

Я быстро перебралась через ледяные глыбы, лежащие вдоль берега, и ступила на речной лед до того, как успела передумать. Мое сердце ухнуло вниз. Руки внутри варежек вспотели. Я осторожно переставляла ноги, стараясь вспомнить, как шел отец, чтобы пройти за ним след в след. Лед двигался у меня под ногами вверх-вниз, как будто река дышала, как будто она была живым существом, потревоженным наглой девчонкой, которая осмелилась топтаться по его замерзшей коже. Я представила себе, как Речной Дух просовывает руку в одну из многочисленных лунок на реке, хватает меня за лодыжку и затаскивает под воду. Я видела свое лицо подо льдом, видела, как струятся мои волосы, а из легких выходит воздух, пока Речной Дух уволакивает меня все глубже. Видела свои широко распахнутые глаза, перепуганные, как у мамы.