– По каким таким убийствам?

– По таким, – повторил Савва Кадош, – родственников всегда подозревают, если... если больше некого подозревать, если в вашей работе полный провал. Так вот, я не Нерон.

– Вы не... кто?

– Нерон, римский император, повелел убить свою мать, стал самым известным матереубийцей в Риме. Я на роль Нерона не подхожу.

– В Риме... – капитан Белоручка покачала головой. – Надо же... мы тут тоже про Рим недавно вспоминали... А вы бывали в Риме?

– На днях вернулся.

– Ваша машина, «Порше»... кстати, где она, отчего вы не на ней сегодня?

– Она в автосервисе на профилактике.

– Ваш «Порше» зафиксирован уличными камерами в четыре тридцать на Гоголевском бульваре в ночь на среду и на следующие сутки – вы приехали в одиннадцать вечера к метро «Кропоткинская» и припарковались там.

– И что с того? Да, возможно. И что с того?

– Ваша мать была убита ночью на Гоголевском бульваре, а за сутки до нее там же, на бульваре, был убит пожилой мужчина.

– И что с того, что я там проезжал и припарковался?

– С какой целью?

– Вам эта цель должна быть хорошо известна. Вам, милиции.

– Нам?

– Да, да, именно вам. Подымите архив свой, не далее как год назад я объяснялся у вас в управлении по поводу... ну когда компания юных пылких влюбленных в оккультизм студентов спустилась в столичное метро. Меня вызывали давать... я не понял – то ли объяснение, то ли консультацию по этому смешному поводу. И ваши сотрудники интересовались моим клубом.

– «Ямой».

– Вот видите, вы в курсе, – Кадош неожиданно ослепительно улыбнулся.

Улыбка его была такой открытой, такой светлой и притягательной, что Катя на долю секунды ощутила себя мотыльком, летящим на свет лампы, – вот, вот сейчас... эта его улыбка... А потом он как-то резко сжал губы, и лицо его стало другим, и баритон, похожий на мягкое тупое гипнотическое сверло, тиранящее ваши бедные мозги, зазвучал снова в тесном помещении кримлаборатории, пропитанном трупной вонью и запахом формалина.

– Ваши коллеги тогда интересовались адресом моего клуба. Он в Чертольском переулке, это возле Гоголевского бульвара. Я когда еду со стороны Пушкинской, просто поворачиваю, а когда еду с Кремлевской набережной приходится парковаться у метро, там поворота, увы, нет.

По виду всех присутствовавших на этом странном допросе Катя поняла – они это всё знали. Вот вам и пленки уличных камер, вот вам и улика...

– Ах да, совсем забыл – если будете беседовать с кишиневскими родственниками матери или же с соседями по дому – не обращайте внимания, – Кадош снова улыбался. – Они будут уверять вас, что это именно я ее прикончил. Еще и мое бедное пионерское детство вспомнят, каким я был вундеркиндом, как они меня музыке учили... на рояле бренчать... И про мою детскую неуравновешенность вспомнят. «Знаете, ведь это гены, – он скорчил гримасу, прошамкал скрипуче. – Это гены у него, ведь неизвестно, чей он сын»... Всю жизнь меня детдомом попрекали, что, мол, безродный, испорченный, развращенный... Про то, что я душу черту продал за деньги, еще не говорили вам, нет?

– Нам потребуются образцы для генетической экспертизы для установления родственных связей, – сказала капитан Белоручка. – Это займет минуту – простой мазок из полости рта.

– Я для этих образцов не гожусь, я ведь всего лишь приемный сын, бедный подкидыш, – Кадош уже не скрывал презрения. – Что ж, если вам надо получить от меня образцы – пожалуйста.

«Он все понял, – подумала Катя, – зря Лилька соврала так неуклюже».

– И потом, вам надо будет написать заявление – вот бумага, вот ручка, пишите, пожалуйста, это для уголовного дела – заявление ваше о признании вас законным представителем потерпевшей, – следователь прокуратуры положил на письменный стол бланки и чистые листы бумаги.

Образец почерка его хотят получить.

Катя сразу отошла от окна. Письменный стол вплотную придвинут к подоконнику, а ей не хотелось, чтобы этот мужчина... этот в общем-то весьма интересный привлекательный мужчина приближался к ней, был рядом.

«Похож, – сделала для себя категорический вывод Катя. – Он действительно похож на серийника-«зазывалу». И ведет себя... Они всегда так себя ведут... Как будто играют с нами в игру, воображая, что против них нет доказательств. Подставляются, чтобы потом... Снова нанести удар. Это свойство их психики, их вывихнутых мозгов...»

– Вы можете вызвать своего адвоката, если хотите, – сказал следователь.

– Зачем? Адвокат мне не нужен. Я же сказал, я не Нерон. К несчастью, мне далеко до таких, как он. Вы только зря потеряете со мной время, уважаемые, предупреждаю от чистого сердца.

Это «чистое сердце» так резануло слух, что всем как-то стало неловко, не по себе.

Маленькая вроде бы, ничтожная деталь, а досадно – специальная тряпочка из микрофибры для протирки очков, что всегда лежит здесь, в кармане брюк, а теперь ее нет.

Дмитрий Федченко – тот самый, кого Катя помнила как Лилькиного Митю, угощавшего пирогами, чье имя всплывало в последние дни ненароком то тут, то там, – сунул руку в карман – нет, пусто. Протереть очки нечем.

В такую-то жару...

По характеру он был педант. В другом кармане всегда лежал чистый носовой платок, но протирать замутневшие стекла очков им казалось нарушением раз и навсегда заведенного ритуала.

Дмитрий Федченко только что вышел из здания центральной экспертно-криминалистической лаборатории, что на улице Расплетина. И его подруга... его любовь по имени Лилия весьма бы удивилась, узнав, что он эту самую лабораторию посетил.

Лилия... ее имя оставляло неповторимый вкус на его губах.

И аромат... Аромат тоже...

Странно, но в первые минуты их знакомства он как-то этого не понял – имя ей не шло. Лилия... какая она лилия. Стриженная под мальчишку, порывистая, порой нарочито грубоватая и такая всегда деловая, готовая сорваться с места.

Лилия... А спустя час после их знакомства – там, тогда, место и время как-то стерлись из памяти, остался только образ, воображаемый фантом, – спустя час после знакомства возник этот неуловимый волшебный аромат.

Лилия... ее звали Лилия...

Во всем своем несовершенстве она была как прекрасный цветок.

И ее, оказывается, так легко сорвать, сломать, ранить...

Но он желал тогда лишь защищать ее.

И теперь... теперь тоже.

Маленькая досадная деталь – замутневшие от пота очки. И потерянная тряпка для их протирки – потерянная где-то в гулких коридорах центральной криминалистической лаборатории.

Да... Лилия... она... любовь... капитан Белоручка очень, очень бы удивилась тому, что он в этот вечер вернулся туда – на улицу Расплетина.