Он вернул мне блокнот, я тут же убрал его под плед. Все, больше ни за что на свете не оставлю его на столе. Дима, наверное, уже прочитал все, что я писал по поводу «Better Then Love», и теперь никогда не отстанет от меня с расспросами.

– Почему ты не говоришь об этом? Стесняешься? – спросил Дима.

– Да ничего я не стесняюсь. Просто говорить не о чем. Это просто мои мысли, ничего особенного. Просто ерунда. Ты снова пойдешь на работу или уже все?

– Я забежал перекусить и снова в поля, – ответил Дима, но тему не сменил: – Извини, если тебе неприятно, что я заглянул в блокнот. Но чтобы ты знал: это очень хорошо написано, просто потрясающе. Если ты захочешь, мы можем наложить эти стихи на музыку. И тогда ты услышишь, что это действительно здорово.

– Мне нужно возвращаться к работе, – сказал я.

Я поторопился выкатить свое кресло в коридор, потому что на моем лице сияла улыбка, а щеки были пунцовые – хоть прикуривай. О том, что это написано хорошо, я и так знал, ведь я автор. А автор всегда уверен в своей гениальности. Но вот тот факт, что Дима это подтвердил, меня взволновало не на шутку. Я был счастлив. И конечно же, хотел услышать, как это звучит вместе с музыкой, но, наверное, никогда на это не решусь. Голоса у меня нет, играть на музыкальных инструментах не умею.

Но эта мысль прочно поселилась в моей голове.

* * *

Все изменилось в тот день, когда в нашем доме появилось пианино. Я сразу же почувствовал подставу. Определенно, Дима все-таки намерен превратить мою мечту в реальность. Но, как оказалось, не только мою. Это было не совсем пианино, а синтезатор. Новый, пахнущий свежей пластмассой, с белейшими клавишами, многообразием кнопок и лампочек, назначение которых для меня было большой загадкой.

Но не для Димы. Как оказалось, он прекрасно играл на пианино и знал значение всех функций синтезатора.

– У моего учителя был точно такой же. У меня был более дорогой инструмент, но играть я учился именно на таком, – объяснил он.

Все случилось в субботу. Словно ребенок, я подкатил к синтезатору и водил пальцем по клавишам, которые отзывались мягким цифровым звуком, который я не отличил бы от звука тронутой струны рояля ни за что на свете. Но Дима сказал, что разница существенная.

– И не только в звуке. Когда играешь на реальном струнном инструменте, клавиши словно рождают музыку, а цифровой аналог… Все-таки это аналог. Ты не чувствуешь подушечками пальцев тот магический момент рождения звука. А это прекрасно.

Дима сыграл мне все, что знал. Целый вечер мы провели возле синтезатора. Я восхищался скоростью его рук и знанию музыки – у него не было партитур, он все играл по памяти.

– Ты занимался музыкой в детстве? – рискнул я задать личный вопрос, которые обычно Дима игнорировал.

– Я занимаюсь музыкой всю свою жизнь. Люблю музыку и все, что с ней связано. Когда-то даже мечтал стать музыкантом. Но уже, увы, поздно.

– Почему?

– Вася, ты прекрасно знаешь, в какой я сейчас ситуации. Даст бог, я выберусь лет через двадцать из нее. Карьеру артиста будет начинать поздно.

– А разве для того, чтобы начать карьеру артиста нужно откуда-то выбраться? – удивился я. – Что мешает тебе заниматься музыкой сейчас? Я не против пианино в доме. Занимайся, развивайся, пытайся пробиться. Что тебе для этого еще надо?

Дима улыбнулся. Задумавшись на минуту, все с той же блаженной улыбкой, он кивнул каким-то своим мыслям и сказал мне:

– Если мне удастся взять себя в руки, я доиграю эту вещь до конца. Думаю, ты поймешь, о чем я.

Он закрыл глаза. Легким движением опустил пальцы на клавиши, синтезатор предупреждающе и торжественно объявил о своей готовности к игре. Дима глубоко вздохнул и начал.

С первых нот я понял, что эта баллада трагична. В ней скрывалось что-то, что позволяло фантазии доигрывать несказанное. Рождая музыку легкими прикосновениями к клавишам, Дима всего лишь приоткрывал дверцу, а всю историю я увидел уже сам: ничего не потребовалось мне объяснять. Музыка приведет тебя туда, куда хочешь ты. Она расскажет каждому свою историю, но для каждого эта история будет своя.

И я совершенно не ожидал, что Дима запоет.

Он вступил где-то в середине мелодии.

– I’m Gonna Choose Darkness… – начал Дима.

Ощущения, которые я испытал в этот момент, невозможно было описать словами. Мне показалось, что мои ноги обрели чувствительность, потому что мое тело било мощнейшим разрядом тока. Меня трясло так, словно я вишу на носу тонущего «Титаника» и вот-вот погружусь в ледяную воду и эти обещанные Джеком тысячи иголок вопьются в мое тело. Мне хотелось встать и убежать, но я был прочно зажат между дверью и стеной, Дима как будто предвидел мой побег и предостерег его.

Когда последняя нота затихла, он открыл глаза. В них стояли слезы.

– Это очень мощная песня, Вася. Текст невероятной красоты, – сказал он. – Это лишь тот фрагмент, что я успел запомнить. Напиши остальное, давай сделаем песню. Я умею играть, пою. Но не могу излагать свои мысли так глубоко и образно, как это удается тебе. Это твой талант. Давай объединимся. Давай сделаем это.

Внутри я давно согласно кричал. Конечно, я этого хотел и давно мечтал! Но Диме сказал обратное:

– Дима, но это твоя мечта. Не моя. Все, что нужно мне, у меня есть, – сказал я.

– Неправда. – Наверное, я уже покраснел, раз Дима догался, что я вру.

Я знаю, почему сопротивляюсь. Потому что писать песни – это не мое. То, что у меня получилось – случилось само собой. Я не был уверен в том, что у меня получится специально сесть и написать песню. А Дима… его путь не должен зависеть от меня и моих «наплывов».

– Вася, ты думаешь, что у тебя не получится? Отлично. Пусть! Но мы хотя бы попробуем. Мы поймем, что не получилось, и все, забудем об этом. Но мы должны попробовать. Я перестал играть, писать, потому что был уверен, что никто никогда меня в этом не поддержит. А если это не так? А если это не так, Вася? А если мы должны были встретиться именно для того, чтобы писать музыку вместе?

Я сомневался. Меня раздирали противоречия. Я боялся не того, что не получится, я боялся дать надежду себе и Диме, и в конце концов понять, что обе надежды рухнут из-за меня. Я боялся подставить Диму, боялся подвести себя.

– Мы никому и ничем не обязаны, Вася, – продолжал Дима, – мы сделаем это только для нас двоих. Чего ты боишься?

Мне было сложно признаться Диме. Может быть, потому, что он сам ничего о себе не рассказывал? Для меня было верхом откровения тот факт, что он играет на пианино и поет, что учился в консерватории! Но я все-таки сказал ему:

– Я боюсь, что никогда и ничего не напишу больше. Эти две песни, которые есть в блокноте, вернее зарисовки к песням, штрихи, они пришли сами по себе. Я не прикладывал никаких усилий, ни о чем не думал, не придумывал слова. Все получилось само по себе. Чтобы заниматься чем-то всерьез, нужно быть уверенным в своих силах, а я в себе не уверен. Я не уверен, что напишу хоть что-то еще.