* * *

Том Вонг пощупал пульс Скита, выслушал его сердце и измерил кровяное давление. Прикосновение холодной головки стетоскопа к обнаженной груди Малыша, тугая хватка манжетки на правой руке не вызвали у него абсолютно никакой реакции. Он не вздрогнул, не мигнул, не вздохнул, не вскрикнул, ничего не пробормотал… Он лежал совершенно расслабленно и был бледен, как очищенный, подготовленный для жарки кабачок.

— Когда я считал пульс, было сорок восемь, — сказал Дасти. Он стоял в изножье кровати, наблюдая за действиями медика.

— Сейчас сорок шесть.

— Это не опасно?

— Возможно, нет. Вернее, это еще не основание для тревоги. Согласно диаграмме в истории болезни, нормальный пульс

Скита, когда он не находился под влиянием наркотиков, был трезв и бодрствовал, составлял в среднем шестьдесят шесть. Во сне частота пульса снижается на десять-двенадцать ударов.

— Иногда бывает, что пульс у спящих замедляется до сорока, — сказал Том, — хотя это случается нечасто. — Он по одному приподнял веки Скита и исследовал его глаза офтальмоскопом. — Зрачки одинакового размера, но все же нельзя исключить инсульт.

— Мозговое кровоизлияние?

— Или эмболия. Ну а если это не инсульт, то может оказаться какой-то разновидностью комы. Диабетической. Уремической.

— Он не страдал диабетом.

— Я лучше вызову доктора, — сказал Том и вышел из комнаты.

* * *

Дождь прекратился, но овальные листья индийских лавров, словно печальные зеленые глаза, продолжали лить слезы.

Держа в руке пакет с ножами, Марти поспешно вышла к восточной стороне дома и распахнула ворота сарая, где стояли мусорные бачки.

Наблюдавшая часть ее существа, нормальная часть, заключенная в тюрьму страха, мрачно констатировала, что ее поза и движения напоминали поведение марионетки: вытянув вперед голову на напряженной шее, вздернув плечи, судорожно выбрасывая локти и колени, она, дергаясь, торопливо ковыляла вперед.

Если она была марионеткой, то кукольником был Джонни-Паника. В колледже некоторые из ее друзей были без ума от блестящей поэзии Сильвии Плат; и хотя Марти находила творчество Плат слишком нигилистическим и депрессивным для того, чтобы эти стихи могли ей понравиться, она помнила одно болезненное наблюдение поэтессы — убедительное объяснение того, почему некоторые люди бывают жестокими друг с другом и принимают столь много самоубийственных решений. «Отсюда, со своего места, — писала Плат, — я вижу, что над миром властвует одна и только одна вещь. Паника с собачьей мордой, с лицом дьявола, с лицом ведьмы, с лицом шлюхи, паника — заглавными буквами безликая вовсе — это все тот же Джонни-Паника, бодрствующий или спящий».

На протяжении всех прожитых двадцати восьми лет мир Марти был в значительной степени свободен от паники, но зато был богат безмятежным сознанием общности, мира, цели и связи с Творением, поскольку ее отец помог ей приобщиться к убежденности в том, что каждая жизнь имеет смысл. Улыбчивый Боб сказал, что если всегда руководствоваться храбростью, честью, чувством собственного достоинства, правдой и состраданием и держать свой разум и сердце открытыми для тех уроков, которые преподает этот мир, тогда в конечном счете можно осознать смысл существования, возможно, даже в этом мире и уж наверняка в грядущем. Такая философия реально предоставляла возможность для более яркой жизни, менее подверженной различным страхам, чем у тех, кто был убежден в бессмысленности существования. И все же в конце концов Джонни-Паника непостижимым образом вошел и в жизнь Марти, каким-то образом поймал ее, прицепил к своим ниточкам, и теперь, дергая за них, заставляет ее участвовать в своем безумном представлении.

В сарайчике для мусора рядом с домом Марти откинула зажимы с третьего из пластмассовых бачков, единственного, который оставался пустым. Она бросила внутрь обмотанную скотчем коробку с ножами, со стуком поставила крышку на место и защелкнула проволочные зажимы.

Она должна была почувствовать облегчение.

На деле же ее беспокойство даже увеличилось.

В сущности, ничего не изменилось. Она знала, где находятся ножи. Она была в состоянии добраться до них, если решит это сделать. И они останутся в пределах ее досягаемости до завтрашнего утра, до тех пор, пока мусорщик не бросит их в свой грузовик и не уедет с ними.

И, что хуже всего, эти ножи были далеко не единственными предметами, при помощи которых она могла бы реализовать те вновь обретенные идеи о насилии, которые так ужасали ее. Ее ярко окрашенный дом с его очаровательной пряничной мельницей мог бы показаться воплощением мира, но на самом деле он представлял собою прекрасно оборудованную скотобойню, оружейный склад, переполненный орудиями убийства, и, если мыслями овладеет стремление учинить погром, многие на первый взгляд совершенно невинные вещи можно будет использовать в качестве ножей или дубинок.

Ошарашенная и подавленная своим открытием, Марти сжала руками виски, словно надеялась таким образом физически подавить бунт ужасных мыслей, которые с воплями и кривлянием вырывались из темных глубин ее подсознания. Под ладонями и пальцами она ощущала биение пульса, а череп внезапно показался ей упругим. Чем сильнее она сжимала голову, тем сильнее становилось владевшее ею смятение.

Действовать. Улыбчивый Боб всегда говорил, что действие помогает решить большинство проблем. Страх, отчаяние, подавленность и даже по большей части гнев происходят от сознания того, что мы бессильны, беспомощны. Предпринять какие-то действия для того, чтобы решить наши проблемы, — это здоровый подход, но к действиям нужно приложить трезвое размышление и моральную оценку — только так можно надеяться совершить верные и наиболее эффективные поступки.

Марти не имела представления о том, совершает ли она правильный поступок или наиболее эффективный поступок, когда она вытащила из сарайчика большой колесный бачок и поспешно покатила его по дорожке к заднему крыльцу. Размышление и поиск моральных критериев требовали возможности подумать в спокойной обстановке, но она была захвачена тайфуном, бушевавшим в ее душе и мыслях, причем этот внутренний шторм с каждой секундой набирал все новые и новые силы.

Здесь и сейчас Марти знала не какие поступки ей было бы полезно совершить, а только то, что она не может не сделать. Она не могла ждать, пока наступит просветление, необходимое для того, чтобы логически оценить имеющийся у нее выбор; она должна действовать, делать что-нибудь, делать что угодно, потому что, если она останется без движения, пусть хотя бы на мгновение, грозная буря мятущихся черных мыслей обрушится на нее куда сильнее, чем если она будет двигаться. Она чувствовала, что, если она осмелится присесть или хотя бы приостановиться, для того чтобы несколько раз глубоко вздохнуть, ее может разорвать на части, рассеять по свету, сдуть; но при этом, если она будет продолжать непрерывно двигаться, то, возможно, совершит большее количество ошибочных поступков, чем верных, возможно, она будет совершать один глупый поступок за другим, правда, всегда имелся шанс, пусть даже и очень незначительный, что, руководствуясь инстинктом, она сделает что-нибудь правильно и таким образом заработает хоть какое-то облегчение, обретет хоть немного мира.