– Да как вы смеете?! Да зачем Наташе это понадобилось бы? Ее супруг никогда ни в чем бы ей не отказал! Хоть в изумрудах, хоть в полете на Луну. Из кожи вон вылез бы, но не ответил бы «нет»! – запальчиво возразил я на нахальное предположение инспектора.

– Зачем понадобилось? А вы спросите у нее самой, а, Луиш? Может, вам она даст ответ? – И Фидель посмотрел на меня чуть ли не с жалостью во взгляде. – Вы пейте. Пейте! А завтра спросите, на трезвую голову.

И мы стали пить. Сколько по времени и по количеству, я не знаю. Помню только, что Фидель доставил меня в «Савой», когда было уже светло. Кто-то барабанил в дверь, кажется, даже заходил в комнату и тряс меня почем зря, но я не могу сказать точно. Около полудня я очнулся с разрывной головной болью, в мозгу у меня звучал танец маленьких лебедей, исполняемый на барабане. Отвратительное дело. Зная по опыту, что моему горю никакие шипучие и прочие таблетки не помогут, я дополз снулой ящерицей до холодильника и тут же, стоя на коленях перед дверцей, состряпал себе опохмелительный коктейль. То есть по очереди опрокинул в рот три крохотные бутылочки с водкой и бурбоном, а после запил апельсиновым соком. Через каких-то двадцать минут я был готов уже принять душ и даже, возможно, выйти в люди. Злость моя против Юрасика вдруг улетучилась, как и суровые подозрения в нечеловеческом коварстве. Может, дело было гораздо проще, не зря же Фидель не проявил явного интереса. Может, колье предназначалось вовсе не Наташе, а она лишь помогала его выбирать? Инспектор был прав в одном. Я должен расспросить саму Наташу, и пусть мне достанет смелости это совершить.

Спустя еще час, свежий и помытый, хотя и пьяный слегка – на вчерашние дрожжи, я вышел в коридор. Путь мой лежал в сторону пляжа, где, как я узрел с балкона, и отдыхали наши. Однако целиком проделать его мне не удалось из-за каверзной слабости в ногах, пришлось сделать остановку у лобби-бара и опустить в себя еще порцию бурбона с содовой.

Тут-то я и увидел Юрасика. Он сломя голову пронесся мимо по направлению к лифту, белый, как выкрашенный свинцовыми белилами забор, на ходу пряча судорожно в карман мобильный телефон. Это был первый случай, когда я, совершенно пьяный, встретил совершенно трезвого Талдыкина. Я окликнул его по имени.

– Лексей Львович! Леха! – Юрасик налетел на меня как танкер на скалу. Глаза его смотрели безумно, он вдруг прикрыл рот толстенькой ладошкой, будто захлебнулся словами: – Господи помилуй! – И понесся мимо меня дальше.

– Юрий Петрович! Погоди! Постой! Ты куда же?.. – окликнул я Талдыкина в спину.

Но он не обернулся и не прекратил бежать. Только хватался за голову прямо на ходу, и эхом долетало до меня, как он поминал имя Божье всуе: «Господи, помилуй!»

Если бы кто-нибудь спросил меня, отчего в тот роковой день и в тот вечер мое горе непременно потребовало от меня утопиться в вине, я вряд ли смог объяснить вразумительно свои переживания. Но теперь я уже в состоянии немного описать собственные настроения и причины, пробудившие их к жизни. Думаю даже, что многие дамы и девицы склонны будут мне не поверить, как это свойственно одним женщинам, когда речь в их присутствии идет о других. В данном моем случае – о Наташе. И резонно возразить: подумаешь, зеленые глаза и отличная фигура, ну и что? Разве этого достаточно, чтобы собирать мужские сердца в штабеля? Кругом пруд пруди сногсшибательных красоток, при этом и хитрых умом, которым и не снились изумрудные ожерелья, поднесенные им в полупоклоне, без всяких усилий с их женской стороны. Сколько потребуется изощренных интриг, опять возразят мне дамы, чтобы заставить среднестатистического мужчину надеть тебе на пальчик хотя бы ключи от сравнительно недорогого автомобиля! Не говоря уже о колечке с далеко идущими намерениями. Но в ответ и в свое оправдание могу сказать только, что я не соврал ни в одном слове, ни в едином утверждении относительно Наташи. Я не знаю, что чувствовали внутри себя ее законный муж, или Юрасик, или бедный Ника, я способен привести лишь свой собственный пример. А для меня Наташа была самая красивая. И точка.

Опять же, заметьте, дамы и господа. Я не обманул вас и тогда, когда чистосердечно сознался. Как бы я ни обожал, тайно или явно, Наташу, я никогда ни пошевелил и пальцем, чтобы добиться своей любви. И я имею в виду не только материальную сторону. Тут, возможно, все дело в моем характере, в направлении, что воспринял мой эгоизм. В отличие от Ливадина, которому кроме Наташи ничего больше не было нужно, а все остальное только прилагалось к ней, мне требовалось много чего еще. И в первую очередь – относительный душевный покой. И мои книги, и мои изыскания в области латинской грамматики, первейшей в тривиуме наук. Я вздрагивал всегда при мысли, что вдруг, в один прекрасный день, мне придется покинуть мою тихую обитель и сделаться охотником за житейской дичью, этаким добытчиком благ, и банковских счетов, и показного уважения окружающих. Тем более, как явил нам с очевидностью пример того же Тошки Ливадина, нисколько обилие денег ему не помогло, все равно ведь Наташу то и дело норовили увести у него из-под носа. При этом личности весьма одиозные.

Но почему же, не раз пробовал я разобраться, для всех нас свет клином сошелся на Наташе. Что в ней было особенного, ни в ком не повторимого, такого, чего не найти больше нигде на свете? И в последнюю очередь я назвал бы Наташу ангелом. Но и демоном она не была. Яркие, красивые, тем более высокие рыжие женщины всегда привлекают к себе, сообщили бы мне знатоки. Спасибо, знаю и без вас. Наташа тоже привлекала вовсю. Но если бы этим дело и ограничивалось! К ней прилипали мужчины, это верно, но с трудом могли отлипнуть прочь. Я думаю и даже уверен, что это так, – в их несчастном случае в роли мушиного клея выступало полнейшее ее равнодушие. Его ни подделать, ни разыграть было нельзя. Самая главная черта характера моей Наташи – абсолютное спокойствие там, где у обычных людей кипят нечеловеческие страсти. Я не раз сомневался, любила ли она безоглядно в своей жизни хоть кого-нибудь. Мужчину, женщину или ребенка. И в то же время, за редким исключением, она ко всем относилась хорошо. Даже жалела и печалилась на расстоянии. Наташу нельзя было назвать и расчетливой, как многих холодных сердцем людей, да и не присутствовало в ней холода. Скорее, она была совершенной вещью в себе, не нуждавшейся так уж сильно для самовыражения во внешнем мире. Оттого, как я уже говорил раньше, Наташа и не ввязывалась в хлопоты с дипломами и институтами, профессиональными карьерами и прославлением своего имени хотя бы и в светских кругах. Я понимал ее и думал, что мы с ней похожи. И как чудесно мы прожили бы вместе, если бы вдруг на меня упало сказочное богатство по завещанию от неизвестного дядюшки, а она унаследовала бы необитаемый остров, или наоборот. Я все понимал о ней и был уверен в этом до недавнего времени. Повторю: не знаю, что искали с Наташей другие мужчины. А мне больше всего легло на сердце именно ее спокойствие, с которым она проживала срок своей жизни. И я сам себе, в своих мечтах, связанных с Наташей, казался Пигмалионом, который раздумал оживлять сотворенную им статую, а так и оставил ее неживой и прекрасной вещью, без права на самовыражение. Прекрасное и должно быть безмолвным. Не в смысле немым, а именно безмолвным. Не отвечать на вопросы тех, кто им восхищается, а заставлять задавать новые. Само же прекрасное пребывает неизменным. Оно – как гарантия грядущего рая земным существам. И даже такой, как Юрасик, это понимал и к нему стремился.