Но чем дольше размышлял, тем менее привлекательной казалась идея. Что я смогу предъявить Соколову? Чем докажу свои слова? Но не это главное, в конце концов я мог бы незамеченным пробраться на базу и банально застрелить подлеца – зуб за зуб, глаз за глаз, пуля за пулю… Но тогда Чернецов-1 не отправится в свою одиссею, не исчезнет, – зато могу исчезнуть я, сам себя угробив фактом вмешательства.

С другой стороны, если даже не исчезну – завести брата-близнеца не так уж плохо, и ОСВОДом руководить на пару легче, – но кто из нас двоих женится на Нейе, кого дети будут называть папой? На спичках тянуть будем? Нет уж, не в этой жизни…

И я решил: пусть все идет, как шло, пусть Дарк-прошлый отправится в свой иллюзорно-реальный квест по восемнадцатому веку, не так уж скучно ему там жилось… А Дарк-новый вернется в день его исчезновения.

Балайна забраковала озвученную дату:

– Ваши календари неправильные, к тому же постоянно меняются. Назови день по Солнцу и Луне, чтобы я не ошиблась.

Она была права. Я вдруг сообразил, что назвал дату григорианского стиля, а Швеция сейчас живет по юлианскому, и что в двадцать первом веке разница между этими двумя календарями была тринадцать дней, а в восемнадцатом меньше, но насколько меньше… нет, не вспомнить.

– Изволь… Значит, так… Сейчас… Вот: я хочу проснуться через триста четырнадцать… отставить, через триста тринадцать полных солнечных циклов, за десять дней до летнего солнцестояния триста четырнадцатого. А в какой фазе тогда будет Луна, не помню, уж извини.

– Пей. – Она протянула мне чашу.

Я медлил, держа увесистый сосуд в руке. Не то чтобы не доверял, но не так-то легко проглотить чуть ли не литр сильнейшего галлюциногена пополам с сильнейшим снотворным, – зная, что глотаешь. А если Балайна в чем-то ошиблась? А если случится передоз – и я не проснусь или проснусь с чистой памятью младенца?

Спросил:

– Ты зачерпнула просто так, на глазок? Я думал, надо отсчитать триста тринадцать капель…

– Пей. Я прослежу, чтобы ты проснулся вовремя.

Поднес было к губам край чаши и вдруг озадачился еще одним вопросом:

– А я тут не протяну ноги – зимой, во сне? Люди, знаешь ли, не умеют замерзать и оттаивать безведно, у нас клеточные мембраны…

– Пей! – перебила она с ноткой раздражения. – В этом гроте не бывает зимы!

И добавила фразу на древнегреческом, пара слов показалась мне знакомой, слышал их от Нейи, но значение супруга наотрез отказалась объяснять, – непереводимые, мол, идиомы.

Глубоко выдохнул, словно предстояло хлебнуть чистого спирта, – и залпом выпил всё до дна.

Привкус, что я едва ощутил, причастившись в первый раз, был в неразведенном продукте сильным, терпким, насыщенным… А так ничего, пить можно.

– Ложись.

Я послушно лег, чувствуя, как стремительно слабеют все мышцы.

– Закрывай глаза, – произнесла Балайна откуда-то из непредставимого далека, с другого конца Галактики. – А когда откроешь, снова увидишь меня, и мы…

Окончание фразы я уже не услышал.

Сновидений не было. Никаких. Закрыл глаза, потом открыл. Но, вопреки обещанию Балайны, ее не увидел.

Поднялся, внимательнейшим образом осмотрел весь грот, зная, как дриады умеют маскироваться. Балайны нигде не было.

И что это значит? Как мне преодолеть «укрепрайон» без ее помощи? Придется сидеть и ждать, надеясь, что дриада обо мне не позабыла, что у нее как раз сегодня приключились какие-то неотложные дела…

В пользу такой мысли свидетельствовали вещи, сложенные в гроте. Одежда, обувь, шляпа, деревянный гребень, небольшое зеркало в медной оправе. Поискал ножницы, но не нашел ни их, ни бритвы. Хотя вполне можно обойтись и без стрижки с бритьем: засыпая, я подозревал, что отросшие за три века волосы и борода заполнят половину грота, – и ошибся. Из зеркала на меня смотрел человек с окладистой бородой вполне вменяемой длины, такая могла отрасти несколько месяцев. Волосы до плеч тоже никого в двадцать первом веке не шокируют.

Одежда и обувь пришлись впору, словно на меня были пошиты. Старомодные, примерно в таком же наряде я совершал с Агнетой воскресные выезды в Гледхилл. Если я прибыл в расчетную дату, то костюм будет смотреться архаично, особенно штаны до колен и полосатые чулки. Но лучше выглядеть реконструктором или актером массовки исторического фильма, чем изображать нудиста, перепутавшего лес с пляжем.

В кармане синего камзола лежали деньги. Немного, всего три монеты: золотая, серебряная и медная. Наверное, нумизматы отвалят за них немало, особенно за дукат Карла Одиннадцатого в идеальном состоянии (серебряная марка следующего по номеру Карла и увесистая квадратная медяшка номиналом в четыре эре оказались куда более потертыми).

Больше ни в карманах, ни в гроте ничего не нашлось. Родника, кстати, я тоже не увидел, он иссяк: не била из скалы струя, ручеек не вытекал из пересохшего гранитного водоемчика. Обидно, неплохо было бы прихватить с собой толику здешней водички, отдать спецам на анализ. Но не судьба…

Поджидать Балайну, абсолютно не имея чем заняться, было скучно. И я решил сходить на разведку. Если не сумею преодолеть «укрепрайон» – значит, вернусь.

Снаружи поджидал сюрприз. Вся зеленая стража моего грота куда-то исчезла. Опасное нагромождение скальных обломков осталось прежним, но уже не выглядело непроходимым.

Любопытно, любопытно… Отчего же тогда никто не обнаружил меня, спящего сном младенца?

Вопрос был риторическим, я не стал ломать над ним голову. Решил отправиться к знакомому дубу, может там разыщу Балайну, дриады далеко не удаляются от «своего» дерева. Но сначала надо забрать из грота гребень и зеркало, зачем им тут валяться…

Обернулся и понял, что остался без скудных пожитков, ладно хоть монеты не выложил из кармана. Почему меня никто не обнаружил, понял тоже.

Грот исчез. Нагромождение валунов осталось, а прохода, ведущего внутрь, как не бывало. При этом ни единого звука, сопровождавшего бы движение каменных глыб, я не слышал.

– Сим-Сим, откройся, – произнес я, чувствуя себя глуповато.

Разумеется, старый пароль не сработал.

* * *

Что я не промахнулся и попал в свое время, стало ясно сразу.

Скопление валунов опоясывала аккуратная дорожка, покрытая утрамбованной каменной крошкой. Вдоль нее через полсотни метров стояли скамейки, возле каждой – урна. Чтобы попасть на дорожку, я перелез невысокую деревянную ограду, поставленную от законопослушных людей. Я еще в восемнадцатом веке отметил эту национальную черту характера – для шведов не надо возводить трехметровый забор со спиралями Бруно на гребне. Достаточно на такую символическую ограду повесить плакатик «Не перелезать!» – никто и не полезет.