— Рассказывай, — отдышавшись, сказал Мухомор.

— Написал — «в пять» и какой-то баннер, — ответила Настя. — Что бы это могло значить?

— Баннер… Знамя какое-то. Скорее всего, название.

— Скорее всего — да. Давай спросим у кого-нибудь.

Пройдя еще с полквартала, они встретили человека европейской внешности, достаточно приличного вида. Спрашивать у кого попало было явно небезопасно — вокруг попадались все больше какие-то отморозки и обдолбанные, по большей части, киберы.

— Не подскажете, где находится баннер? — спросила у него Настя.

— «Ваnner of the Revolution))? — спросил прохожий.

— Да, именно он.

— Это в четырех кварталах прямо, и потом вам надо будет повернуть направо и пройти метров триста. Там увидите — большая красочная вывеска. Вам понравится, — сказал мужчина и лукаво подмигнул ей.

— Спасибо, — поблагодарила его Настя.

Когда они отошли на достаточно большое расстояние от человека, объяснившего им, как найти «Знамя», Настя спросила у Мухомора:

— Ну что, пойдем, найдем этот «Баннер», а потом погуляем до пяти?

— Давай, — согласился он.

— Что-то название уж больно знакомое. По-английски, но душок наш, питерский.

— Точно-точно, — согласился Мухомор. — Есть у меня подозрения, что тот чудик-то из кафешки не зря про Чипа спрашивал. Как бы наш борец с сетевым злом-то не приложил руку к созданию этого «Баннера» в былые годы.

— Очень может быть, — усмехнулась Настя. — Ну, попадем туда, может, и узнаем.

Они шли именно так, как сказал им прохожий, но с первого раза «Знамя Революции» найдено не было. Мухомор пошутил, что, должно быть, его надежно спрятали от врагов. Но побродили немного по округе, и оказалось, что прохожий ошибся и киберкафе «Знамя Революции» (как было написано над входом — небольшой металлической дверью) располагается не в четырех, а в пяти кварталах вперед.

Заведение они действительно нашли сразу. По большой красивой вывеске. Прямо над облезлой металлической дверью с длинной металлической же ручкой, тянувшейся наискосок сверху вниз, было вывешено большое бархатное красное знамя с золоченой бахромой, а под ним, гордо смотря с прищуром вперед, на буржуазные небоскребы Калькутты, разместился сам Владимир Ильич Ленин, выполненный из бронзы.

Ему было очень одиноко. Вот уже целый сонм вечностей он находился здесь. Висел, лежал, стоял, сидел, парил — трудно применить какой-нибудь эпитет, когда у тебя нет тела. Не только нет тела, но даже нет ощущения собственного тела, да и нужды в его наличии тоже нет. Если все же сравнить его ощущения с обычным человеком, то он, скорее всего, лежал, свернувшись калачиком, у подножия того большого раскидистого дерева с корой, облезающей пятнами, придающими стволу вид маскировочной сетки. Дерева, растущего вниз, свисающего с потолка коммуникационного канала, словно исполинский сталактит. Большие резные, похожие на кленовые, листья время от времени плавно планировали к подножию и накрывали его разум своим цифровым одеялом. Ему было все равно. Он ждал ее, хозяйку дерева. Но никаких известий от нее не приходило. Вечность сменялась вечностью, потом еще одной, но ничего не менялось. Из страха снова столкнуться с тем ужасным разумом, что не замечал никого и ничего, он покинул Сеть. Все его существо сконцентрировалось здесь. Он не знал, как устроено его существо, более того, не мог понять, как оно могло находиться в этом пустом безжизненном коридоре Сети, по сути, в проводе, но он был здесь. Он замер и ждал, когда появится она. Он верил, что час встречи скоро настанет и его одиночеству придет конец.

Голова болела нещадно. Дурман исчез, и в окружающий мир снова вернулись серость, боль и неуверенность в себе. Он снова перестал быть Великим Джорджем, превратившись в простого наемного сотрудника большой и всемогущей корпорации. Да и сотрудником ли? После того, что произошло вчера, надо думать, сотрудником его уже никто не считает.

Человеком, похоже, тоже. Ведь его хотели убить. Но не убили, он смог их перехитрить. Убили других людей, ни в чем не повинных. Слабое чувство вины трепыхнулось на задворках сознания, но тут же исчезло под напором очередного приступа головной боли. Огромной, всеочищающей волны боли, захлестывающей голову и плавно спускающейся вниз, заставляя тело сжиматься в судорогах и, дойдя до желудка, выворачивая капли зловонной горькой желчи прямо на ковровое покрытие его прихожей.

Только мысль о том, что эксклюзивное ковровое покрытие, которое он сам выбирал и отвалил за него хорошие деньги, безнадежно испорчено блевотиной, породила понимание того, что он лежит в прихожей своей квартиры. Лежит, судя по тусклому свету, вползающему в прихожую из окна гостиной, как минимум пять-шесть часов. А ведь в «Мацушите» прекрасно известно его место жительства. И не только известно — служба безопасности всегда присматривает за особо ценными сотрудниками, как бы их не захватили конкуренты. То есть если в «Мацушите» его хотели убить, то сделали бы это давно и очень легко. Значит, убить его хотел кто-то другой! Нелепость этой мысли поразила его настолько, что он даже нашел в себе силы встать.

Мир перед ним стремительно завертелся, быстро сконцентрировавшись на блестящей золотом ручке двери в гостиную, а потом больно встретил его лоб все той же ручкой. Болезненная пульсирующая шишка быстро увеличивалась в размере, грозя сползти на правый глаз. Новая вспышка боли ударом топора вонзилась в голову. Делать что-либо было совершенно нереально. То есть делать он не мог совершенно ничего. Не только стоять, ходить, говорить, но даже лежать и думать. Правда, умереть тоже не получалось. Да и, несмотря на жуткие удары колокола боли в голове, не хотелось. Хотелось одного — вернуть состояние, в котором он был вчера. Вернуть ту ясность и скорость мысли. И плевать тогда на боль. Тогда она — не помеха.

Вялые мысли о наркомании шевелились на задворках сознания, но каждый новый приступ загонял их все глубже и глубже. Об этом можно подумать потом. А можно не думать вовсе. Можно думать только о Голосе, ведь Голос…

И тут он вспомнил все, что с ним случилось вчера в Сети. Легкое сомнение, что это происходило на самом деле, а не было плодом его подстегнутого наркотиком воображения, мелькнуло, чтобы тут же исчезнуть. Голос был более чем реален, он звал его, даже сейчас, когда он не был подключен к Сети. Он подскажет ему, что делать дальше. Он научит его, как стать…

Мысли Джорджа вновь были прерваны сжавшим голову спазмом. Только одно стучало в висках, проникая во все утолки его сознания, — он должен снова услышать Голос. Он должен внимать его указаниям. И он должен оберегать Голос. Ведь Голос выбрал только его, его одного. Никто больше не имеет права посягать на Него. Никто…

Нет. Это невыносимо. Где же эти чертовы пластыри? Должны быть в пальто. Но где же пальто? Джордж с трудом поднялся на ноги, держась за стену, подполз к шкафу и, упав внутрь него, стал шарить там в поисках пальто. Треклятое пальто никак не находилось, от предпринятых усилий Джорджу становилось все хуже и хуже, в глазах темнело. Он в панике рвал на себя любую одежду, попадающуюся ему под руку, пытаясь на ощупь найти искусственный кашемир пальто, но кашемира не было, было только что-то тяжелое и жаркое, что мешало ему двигаться. Оно никак не хотело отцепляться, и, уже на пороге обморока, Джордж вдруг понял, что это и есть пальто, которое до сих пор надето на нем.