Так наступила блестящая эпоха в истории Франции, которую называют «Le Grande Empire» (Великая империя). «Почти все противники императора повержены или вовлечены в союз с ним, - писал об этом времени Е. В. Тарле. - Весь континент у его ног»[413]. После Тильзита Наполеон, по выражению Н. А. Полевого, «забыл, что есть же всему предел - потворству счастья и гению человека», и с высоты, казалось, недосягаемого, но им достигнутого величия посчитал возможным, как он заявит своим сенаторам, «обеспечить за Францией господство над всем светом», - вознамерился, говоря стихами Виктора Гюго,

В беседах с Э. Лас-Казом на острове Святой Елены Наполеон так представил свой план: «Вся Европа составила бы один народ. Везде были бы одни законы, одни деньги, одна мера весов. Я бы потребовал, чтобы не только моря, но и все реки были открыты для всеобщей торговли, чтобы войска всех держав ограничились одной Гвардией Государей. Своего сына я сделал бы соцарствующим императором. Кончилось бы мое диктаторское правление и началось бы конституционное. Париж стал бы столицей мира»[415]. Мешала в этом Наполеону главным образом Англия (спонсор всех семи антифранцузских коалиций), политика которой, по словам еще Фридриха Великого, издавна «состояла в том, чтобы стучаться в каждую дверь с кошельком в руке»[416]. Но благодаря континентальной блокаде Англии - при всех ее издержках!-европа при Наполеоне заметно продвинулась к унификации законов (à la Code Napoléon), денег, меры весов, системы образования. «Сейчас, два века спустя, - заключают современные авторитеты, - мы так и не достигли уровня единства времен наполеоновской империи»[417].

Кстати, Наполеон планировал даже образовать в Париже единый общеевропейский архив, и некоторые историки, включая нашего академика Е. В. Тарле, считают наполеоновскую идею централизации всех архивов Европы «безусловно полезной»[418].

Во всяком случае Наполеон строил планы не Аттилы, не Чингисхана или Тимура, с которыми часто сравнивали его враги, а Цезаря или Карла Великого, соединявшего в себе еще и Вольтера. Одни историки (преимущественно французские) восхваляют его планы как прообраз современной политики «объединения Европы», другие (особенно российские) - осуждают как стремление обеспечить на континенте главенство Франции. Думается, здесь одно не исключает другого. Наполеон действительно стремился к «объединению Европы», но под эгидой Франции. Его апологеты А. Тьер, Э. Дрио, Л. Мадлен и другие примеряли к нему тогу миротворца, повторяя вслед за Стендалем, что, хотя Наполеон вел множество войн, он ни в одной из них, кроме испанской и русской, не был зачинщиком[419]. О войнах здесь еще можно спорить. В принципе Стендаль был прав. Но вот если война Французской республики против второй европейской коалиции была развязана коалиционерами, то уже в ходе ее Наполеон как «зачинщик» предпринял египетский поход, т. е. отдельную войну с мамлюками и турками. Бесспорно другое: Наполеон аннексировал в Европе ряд малых государств (Голландию, Неаполитанское королевство, Тоскану, Ольденбург, Папскую область) мирно, без войн, но это не снимает с него ответственности как с агрессора. Совершенно прав А. 3. Манфред: «Наполеон нес мир на острие штыка . Мир, который он навязывал Европе силой оружия, был миром французской гегемонии, миром порабощения европейских народов»[420].

Империя Наполеона по масштабам и мощи превзошла все аналоги прошлого, включая державы Александра Македонского и Карла Великого. Руководить ею мог только первоклассный, безупречно отлаженный аппарат управления. Наполеон создал именно такой аппарат.

Расхожее мнение о режиме Наполеона во Франции как о тирании отчасти справедливо, но требует существенных оговорок. Еще Стендаль очень точно подметил: «Правил тиран, но произвола было мало. А ведь истинный лозунг цивилизации: “Долой произвол!”»[421]. Действительно, Кодекс Наполеона гарантировал французам больше гражданских прав, чем где бы то ни было в странах (включая Англию), которые боролись против наполеоновской «тирании». Правда, сам Наполеон иногда деспотически преступал собственный кодекс, но не больше, а гораздо меньше, чем любой из феодальных монархов его времени.

Государственный аппарат империи - и структурно и функционально - почти не изменился по сравнению с периодом консульства. Были заменены, переименованы или вновь созданы лишь некоторые его звенья. Само название государства «Французская империя» (вместо «Французская республика») Наполеон узаконил только 22 октября 1808 г., до тех же пор он больше четырех лет оставался «императором республики»[422]. При нем, как и ранее, когда он был консулом, состоял Государственный совет для подготовки законопроектов. До 1807 г. действовала и триада законодательных органов консульства (Сенат, Трибунат, Законодательный корпус), которые с 1804 г. стали законосовещательными, а в 1807 г. Наполеон упразднил Трибунат как «третий лишний» орган верхней структуры управления. Функции министерств не изменились, и даже сами министры, тщательно подобранные консулом Бонапартом, подходили, как правило, для императора Наполеона. В Тильзите он сказал о них Александру I, что «предпочитал скорее не обращать внимания на их недостатки, чем отказываться извлекать пользу из их достоинств; лучше объездить их, чем сокрушить»[423].

Став императором, Наполеон сохранил на своих постах министра иностранных дел Ш. М. Талейрана и министра полиции Ж. Фуше, которых считал лучшими из всех министров империи в профессиональном отношении, хотя и знал цену нравственной низости каждого из них. «У меня, - вспоминал он на склоне лет, - никогда не было сомнений в том, что Талейран не поколебался бы приказать повесить Фуше, но, кто знает, может быть, им пришлось бы идти на виселицу вместе. Епископ (Талейран. - Н. Т.) хитер, как лиса, его же собрат кровожаден, как тигр»[424].