– И у тебя так было? – поразился я еще больше.

– Верно мыслишь. Но я за двенадцать лес врос в эту контору всеми нервами, жилами и кровеносными сосудами. А вот ты врастешь или нет – поглядим.

– Я врос в винд-флот, – сквозь зубы процедил я, выходя из лифта.

– У всех у нас было какое-то прошлое, в которое мы, казалось, вросли. Но это только казалось.

– Выходит, сатрап ваш Щегол.

– Не сатрап, – усмехнулся Дан. – Спаситель. Всех нас вытащил из дерьма, в которое мы сами умудрились вляпаться. Знаешь, ошибки ошибкам рознь. Одни судьба тебе милостиво прощает, а за другие ставит тебя раком. И когда ты наклоняешься в эту до крайности неудобную позу, у тебя перед глазами вдруг обнаруживается надпись: «Добро пожаловать в Институт Прикладной Экзофизики».

– Но не все же, кто встал раком, видят эту надпись, – на ходу пожал я плечами.

– Не все, конечно, – подтвердил напарник. – Чтобы ее увидеть, надо к моменту попадания в данную позу что-то из себя представлять.

Мы устроились у меня в комнате и принялись подробнее изучать район Минги-Тау. Не только визуально, а повыуживали из Европейского Информационного Банка все тексты и медиа-материалы, касающиеся Кавказа вообще и Минги-Тау в частности.

– Вспоминать жутко, – признался Дан, глядя на объемные снимки кавказских гор пятидесятилетней давности. – Европейцу там нечего делать. Поверхностным взглядом – райское место, если убрать оттуда боевиков Халифата. Но вскоре понимаешь, что и без арабов там есть от чего сгореть. Правильно тут написали. Зона повышенной природной опасности.

Я тоже просматривал снимки в несколько подавленном состоянии. Мне приходилось видеть и Карпаты, и Урал, и Крымскую гряду, и Альпы. Но Кавказ выглядел совершенно иначе. Трудно в точности сказать, чем он отличался. Дикостью? Жутковатым относительным перепадом высот? Или тем, что с равнины хребет выглядел, как исполинская, подобная миражу стена, закрывающая половину неба изрезанными снежными пиками? Наверное, все вместе.

Не скажу, что полученная информация меня испугала. Скорее, наоборот – подзадорила. Впервые после освобождения из-под стражи я подумал о своем новом положении с радостью. Тут, в Институте, мне не скоро дадут ощутить себя списанным на землю пенсионером. А это было для меня важнее всего – ощущение нужности. Я как-то привык к нему за время службы в винд-флоте. И не хотелось от этого ощущения избавляться. Быть нужным и в чем-то незаменимым – это желание вколотили в нас еще в кадетском корпусе. Да и слава Богу! Поневоле начнешь соответствовать имиджу и не позволишь себе опускаться даже тогда, когда бывает совсем худо.

Мы с Даном прокорпели над картами и снимками около полутора часов, пока от работы нас не оторвал зуммер внутреннего вызова. На мониторе появилось лицо Альберта.

– Извелись, ребята? – без предисловий спросил он. И не дожидаясь ответа выдал: – Нашелся ваш Сережа Чеботарев. И пребывает он не в цепях каторжных, а на воле, в славном граде святого Петра. Недавно освободили его, буквально месяц назад. Судя по косвенным данным, в себя он пока после каторги не пришел окончательно. Вроде бы имеет психологические проблемы. Но, как бы там ни было, времени у нас в обрез. Так что оба получаете официальное задание – либо выведать точное место потери эсминца, либо, если не выйдет, доставить Чеботарева на Базу. И живенько! К вечеру надо закончить. Операция городская, так что в генералитете ее будет курировать Глеб, а не Коля. Я его сейчас введу в курс дела, а вы давайте подтягивайтесь в холл. Обсудите детали операции и получите необходимое снаряжение. Вопросы есть?

– Нет, – в один голос ответили мы с Даном.

– Ну и прекрасно, – широко улыбнулся Щегол. – Старшим в городе будет Дан. Но новичка не тирань почем зря, прислушивайся. Не забывай, что винд-трупер будет беседовать с винд-трупером. Понял?

– Понял, – серьезно ответил Дан.

– Тогда выполняйте.

Физиономия Дворжека пропала с монитора, а Дан поднялся из кресла, выпрямился, как струна, и чуть слышно заявил:

– Всё, Егор. Детские игры для тебя кончились.

– Не вижу препятствий, – широко осклабился Глеб, когда мы встретили его в холле и сообщили о полученном от Дворжека приказе. – Экипирую вас в лучшем виде! Ну как, Егор, вживаешься в доблестные ряды сотрудников Института?

– Вживается, – ответил за меня Дан. – Скоро от его светлых идей у нас у всех задница будет в мыле.

– Зато голова в цветах, словно у свадебной лошади в старину! – Глеб радостно подхватил шутку.

Понятно было, что оба говорят о моей идее возвращения корабля. Но вот текст о свадебной лошади…

– Что за лошадь-то? – с явным непониманием спросил Дан.

Я тоже не понял, издевается он над Глебом или на самом деле ничего не знает о лошадях. Книги не читает, что ли? Уму непостижимо.

– В незапамятные времена вместо скутеров и глайдеров использовали специально обученных верховых животных – лошадей, – охотно пояснил Глеб без тени иронии. – В частности, их брали в качестве тягловой силы для экипажей в свадебной процессии. Наряжали лентами, цветами, но гоняли целый день. Отсюда древняя поговорка для таких случаев – голова в цветах, задница в мыле. То есть мы будем овеяны славой, но попотеть ради этого придется нешуточно.

– У вас только от кресла задница может вспотеть, – беззлобно отмахнулся Дан. – Это нам по кустам скакать.

– Ну, дорогой мой, так было не всегда, – развел руками Глеб. – Все наследуется. Когда-то я прыгал с лазером по болотам, теперь ваша очередь.

Как Дан ловко замял тему с лошадью! Видно, самому было стыдно от таких суровых пробелов в образовании. Хотя, не такой уж и суровый этот пробел. Это мы, служаки винд-флота, вынуждены напрямую соприкасаться с варварами, а потому знаем много такого, чего сухопутный офицер не знает, не хочет знать и имеет полное право не знать. А Дан и вовсе гражданский. Что с него взять?

Так, за непринужденной беседой, состоявшей из колкостей, которыми то и дело обменивались Дан и Глеб, мы постепенно переместились из холла в епархию штаба питерской ячейки. Я еще плохо разбирался во всех тонкостях ведомственной иерархии Института, но уже понимал, что База, на которой меня так гостеприимно приютили, являлась чем-то вроде Генерального штаба. А питерская ячейка располагалась здесь же, видимо, из экономии – дабы не делать на один город два штаба. Вот только почему Генеральный штаб Института располагался в Сан-Петербурге, а не в Москове, я никак не мог уразуметь. Хотя, по большому счету мне было без разницы. Так, любопытство. Хотя, чему удивляться? Армейский Генштаб – в Москове, а Адмиралтейство – в Питере. Специфика. Наверняка и здесь что-то в подобном роде.

Штаб питерской ячейки оказался своеобразным автономным модулем – в нескольких коридорах разместилась своя оружейка, своя каптерка, свой кабинет командира, не в пример меньше принадлежащего Щеглу. Но тоже вполне ничего. Даже свой буфет, несмотря на наличие общей для всего штаба столовой.