– А знаешь, а я очень хорошо тебя понимаю… Вот ты сейчас сидишь и наверняка думаешь – зачем я ему все это рассказала, ведь так, да?

– Ну… Да, в общем…

– А ты так не думай. Я понимаю. Я ведь тоже, можно сказать, здесь спасаюсь… Раньше не мог определить своего состояния, а теперь могу. Точно, спасаюсь. И тоже не понимаю от чего. Просто приезжаю сюда – свежего воздуха глотнуть…

Медленно повернула голову, глянула удивленно. Даже немного страшно стало в ожидании ответных откровений, потому и спросила осторожно-насмешливо:

– Что, тоже кому-то сильно наврал?

– Нет, никому я не врал. Не в том дело. Хотя, если в глобальном смысле… Да, наврал. Мы все давно друг другу врем, и сами себе врем. Вранье стало основной нашей функцией жизни, оружием в приспособлении к условиям среды. Адаптируемся мы так. Тебе знакомо такое понятие – адаптация?

– Ну да, конечно…

– А ты хоть понимаешь, какой это сам по себе отвратительный процесс, если рассматривать объектом адаптации человека, а не каких-нибудь там козявок, птичек или морских котиков? С ними-то как раз все понятно, они и должны к условиям среды адаптироваться, какой с них спрос? А человек, разумное существо, зачем с такой страстью это делает, скажи?

– Ну, я не знаю… Чтобы в этой среде выжить как-то, наверное…

– Да, все так, когда под понятием «выжить» подразумевается хлеб насущный. А только нынче простой хлебушек, знаешь ли, вещь довольно презираемая. Нынче в понятие «выжить» совсем другой смысл вложен. Смысл, который диктует та самая пресловутая среда, для которой ты должен быть глянцево-успешным, и все тут! И адаптируйся под эту глянцевую успешность как можешь! Внешним видом, вкусовыми пристрастиями, манерами поведения, боком, скоком, кто вприсядку, кто галопом, кто презреньем, кто почтеньем! Все в дело пойдет!

– Но ведь не все же…

– Да все, все! Вот ты сама – разве не адаптируешься?

– Не знаю… Наверное, да. Только я, как бы это сказать… Без удовольствия адаптируюсь. Надеваю каблуки с копытами, а сама их терпеть не могу, в институте бизнеса учусь, но никаким бизнесом заниматься охоты нет… Даже с бойфрендом жила не потому, что так уж сильно его любила, а потому, что так надо… А кому, по сути, надо-то?

– Ну как – кому? Нынче такое скороспелое сожительство – шаблон среды. Вот ты под него и адаптируешься. Ничего, это еще цветочки, со временем насобачишься…

– Да? Вообще-то противно, знаешь…

– Конечно, противно. Кто ж спорит? Мы сами запихиваем свою жизнь в шаблон, как цветы в хрустящий целлофан. Мне почему-то всегда обидно видеть эти нарядные букеты… Из-за кружевной обертки цветов-то и не видно! А они ведь живые, они сами по себе – жизнь!

– Да, да! Это ты хорошо сказал, про цветы в целлофане! Получается, мы не только свою жизнь, мы даже цветы умудрились в шаблон запихать! Жалко…

– Ну да…

Он вдруг сник, глянул куда-то поверх ее головы и будто улетел мыслями, машинально теребя в руках очищенную тараньку. Странный какой – сам начал интересный разговор и сам же его прервал на полуслове. И глаза такие вдруг непонятные сделались, неживые будто. Может, надоело ему философствовать? Тогда, наверное, пора сматываться отсюда? Дал выговориться, и спасибо, брат? Никогда не забуду твоего во мне участия?

Она уже оперлась руками о стол, чтобы встать вместе с вежливыми словами прощания, как он вдруг снова заговорил, как ей показалось, немного равнодушно:

– Я к чему этот разговор-то завел, про адаптацию… В общем, ты особо не грузись со своим враньем. Наоборот, хорошее вранье у тебя получилось. Протестующее. Ведь по всем параметрам адаптации ты должна была мать поддержать, правда? Она тебя кормит, учит, каблуки с копытами покупает… А ты сделала так, как тебе душа велела. Молодец, одобряю. Пива хочешь?

– Нет. Правда, не хочу.

– Странно… Нынче все малолетки пиво пьют.

– Ну, во-первых, я не малолетка, а во-вторых… Считай, что это тоже протест. Все пьют, а я не пью. Потому что не люблю.

– И опять – молодец. А траву косила тоже из протеста?

– Нет. Это было состояние души.

– Ишь ты… А знаешь, ты мне все больше и больше нравишься, чертенок Санька!

Глаза его вдруг ожили, уставились на нее с веселым интересом. Да, да, она не ошиблась! Был в них именно тот самый интерес, чисто мужской, которого в Кирюшиных глазах, к примеру, сроду не наблюдалось! Да и в других мужских глазах, на ее мексиканское грубое личико направленных, тоже… Или это выпитое пиво такой интерес спровоцировало? Как там говорят – не бывает некрасивых женщин, бывает мало выпивки?

– Что ж, мне пора… – смутившись, торопливо поднялась она со скамьи. – Спасибо за разговор, за угощение… Меня там давно уже баба Сима потеряла!

И – чуть не вприпрыжку скатилась с крыльца, бегом через огород, к родному плетню! Лихо его перемахнула, чуть не сшибив с ног идущую от колодца с ведром бабу Симу.

– Да тихо ты, оглашенная! Всю воду из-за тебя расплескала! Где так долго блыкалась-то? Я проснулась, тебя и нет…

– Давайте я понесу, баб Сим!

– Да на, возьми… А чего ты там делала-то, на Ивановой усадьбе?

– А я… За фотографией ходила. У Ивана нашлась фотография, где мы с бабушкой Анной вот тут, у колодца стоим.

– А ну покажи!

– Ой… Ой! Я ж ее взять забыла!

– Это как же? Пошла взять фотографию, да забыла?

– Ага…

– А чего так щеки горят?

– Щеки? Какие щеки?

– Да твои щеки, чумная! И глаза вон как заблестели… Ой, смотри, девка, не к добру это все… Он ведь женатый, говорила я тебе?

– Да, баб Сим, говорила. А молоко вчерашнее еще осталось? Что-то я так проголодалась…

– Это ты меня так от интересного разговору уводишь, что ли?

– Нет. Правда, молока хочу.

– Ну иди нето, возьми в холодильнике…

Остаток дня она все ненароком пыталась пройти мимо зеркала, тормозила на секунду, вглядываясь в свое лицо. Нет, как он сказал интересно – нравишься, мол. И не просто нравишься, а… все больше и больше. Это надо полагать, что она ему сразу понравилась? А потом – все больше и больше? Это с такою-то мексиканскою рожей? Вот уж врун так врун… А все равно – приятно…

Ночью долго не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, слушая ровный храп бабы Симы. А жалко, что фотографию там на веранде забыла… Надо бы завтра ее забрать. А как забрать-то? Самой, что ли, пойти? Ну, это уж нет… Теперь уж это совсем неловко…

А странный все-таки этот Иван. И разговор у них вышел странный. Еще и похвалил ее за то, что мать обманула… Интересно, а бабушка Анна тоже бы похвалила за такое вранье? Ну, это вряд ли… Хотя… Как же она ей всегда говорила? Так складно, будто молитву читала… Будь, мол, всегда доброй, Санюшка, живи просто, сердце слушай, себя и Бога помни и на похвалу не искушайся… И на большие радости тоже не искушайся, малыми радостями живи – ветерок подул, солнышко взошло, первая травка из земли выползла, ягодка в саду созрела…