словами «Государь наследник сказали, что так вернее будет», и капитан решил не вмешиваться. Пристрелявшаяся левая восьмидюймовая башня справлялась с бронёй и одна, уложив в пояс и каземат пять снарядов в трёх залпах. Не выдержав расстрела, начавший крениться на правый борт броненосец повернул в сторону берега, и оказавшийся в неполных двух кабельтовых на его траверзе «Кореец» дал залп из обеих своих восьмидюймовок. Из каземата «Фусо» выбросило струи пламени, жуткий грохот перекрыл звуки канонады и заставил вздрогнуть даже находившегося почти в миле Дубасова. Облако дыма окутало корабль, куски железа разлетелись по сторонам, а бортовая 17-сантиметровая пушка рухнула в море в паре десятков футов от форштевня «Корейца», обдав всех на его палубе водяными брызгами.

Федотов тоже скомандовал в машинное поворот налево, поставив ещё продолжающие сопротивляться японские крейсера под огонь повёрнутых на борт башен и левой стороны батареи. “Такачихо» продолжал гореть и почти остановился, из разбитых защитных коффердамов валили клубы чёрного дыма, за которыми изредка сверкали вспышки выстрелов малокалиберных орудий. На боевых марсах суетилась прислуга многочисленных картечниц Норденфельда, пытающаяся обстреливать огибающих японцев по широкой дуге «Мономаха» и «Азова».

Николай благодаря отличному биноклю разглядел это. Первый залп батареи лёг перелётом, снаряды второго, несмотря на значительную дистанцию, разорвались в надстройках. Это, однако, было не то… Николай, отстранив комендоров, сам поправил сначала горизонтальную, потом и вертикальную наводку, взял в руки запальный шнур. Матросы, под командой цесаревича отразившие две минные атаки и пустившие ко дну несколько кораблей, наблюдали за этим, крестясь и перешёптываясь. Прибежало несколько артиллеристов с переставшего стрелять правого борта, замерли офицеры свиты, а Николай закрыл глаза и, вновь наитием ощутив наступающий момент, дёрнул шнур. Пушка грохнула и откатилась, а через две секунды по палубе прокатилось громовое «Ура!», и Николай открыл глаза и поднёс к ним бинокль. Марса фок-мачты «Такачихо» больше не было, прямое попадание шестидюймового фугаса разнесло его на куски. Комендоры вопили от восторга и, если бы дело было на верхней палубе, наверное бросились бы качать цесаревича. Николай же просто стоял и улыбался, радуясь в душе, как ребёнок, выбивший фигуру из города одним броском с кона1.

Раздался металлический лязг, взрыв, крики — бой продолжался, и противник не позволял расслабляться. Николай вновь поправил вертикальную наводку, поднял к глазам бинокль и скомандовал залп. Несколько вспышек сверкнуло в кормовой части японского флагмана, и вторая его мачта тоже надломилась и повалилась за борт. Ответный огонь с объятого пламенем и уже полностью затянутого дымом крейсера наконец прекратился.

«Нанива» ещё продолжал двигаться и сопротивляться, но это длилось недолго. После удачного попадания восьмидюймового снаряда из трубы его выбросило столб пара, скорость начала падать, а потом в борт почти уже остановившегося корабля разом ударили два восьмидюймовых и несколько шестидюймовых снарядов «Нахимова», и он внезапно и резко начал погружаться кормой и валиться на бок. Через несколько минут на поверхности воды от всего японского флота остались лишь обломки и догорающий остов «Такачихо».

Абордажная партия «Мономаха» взобралась на борт японского флагмана, не дожидаясь, пока совсем утихнет пламя. Капитан (теперь уже точно, вне всяких сомнений, «пока ещё лишь капитан») едва успел подняться по скинутому сверху трапу и осмотреться, как ему доложили о приближении шлюпки с «Нахимова». Верхняя палуба была превращена в мешанину рваного железа, а внутренние помещения завалены трупами задохнувшихся в дыму, но прибраться к прибытию любопытствующего августейшего путешественника не было ни малейшей возможности… да бывалый моряк и не стал бы этого делать. Стоило дать цесаревичу увидеть настоящее лицо войны. Николай первым поднялся по тому же канатному трапу, принял протянутую для помощи руку Дубасова, выпрямился и пожал её, задержав в своей ладони:

- Благодарю вас, Фёдор Васильевич, вы сдержали своё слово. Двух часов ещё не прошло, а на воде лишь обгорелые останки японского флота.

- Всегда к Вашим услугам, Ваше Высочество, - Дубасов вернул рукопожатие: - Желаете осмотреть корабль?

Николай кивнул, сделал пару шагов, вдохнул, и вдруг резко развернулся к борту. Вонь палёного мяса и тлеющей целлюлозы, угольный чад, кислый запах перекалённой стали, вид скорченных обгоревших трупов возле разбитого орудия — к такому лицу войны уже повидавший всякого цесаревич был всё-таки не готов, и его стошнило. Поднявшийся следом Волков тоже не смог удержаться. Предусмотрительный Дубасов тотчас протянул Николаю чистый платок, а следом и маленькую фляжку коньяку. Сам он такого насмотрелся ещё в турецкую войну.

- Благодарю, Фёдор Васильевич… вы и правда всегда и во всём к моим услугам, - сделавший несколько глотков цесаревич прикоснулся к дёргающим болью шрамам на лице: - Ведите…

Дубасов провёл его на мостик, где дувший с моря ветер сносил смрад, и можно было хоть как-то дышать. Правая сторона мостика была снесена начисто, центральная часть вздыбилась проломами, среди которых лежали частью обгоревшие, частью просто разорванные на куски тела. Николай вдохнул, закашлялся и произнёс:

- Так вот он какой, запах победы в морской баталии…

- Сухопутная победа пахнет не лучше, Ваше Высочество — кровью, сгоревшим порохом, и содержимым кишок.

- Да, батюшка же побывал на фронте в последнюю турецкую кампанию, и понюхал войну, как и вы… Вероятно, поэтому он так её и боится…

- А вы после всего этого, Ваше Высочество? - что-то в интонации цесаревича заставило Дубасова задать этот бестактный вопрос.

- А мне теперь кажется, что лучше пусть войны с нами боятся наши враги… боятся пуще адского пламени. Ведь это мы с вами, и наши матросы, могли бы сейчас лежать обгоревшими на палубах… - Николай указал рукой на ещё продолжающий вяло дымиться «Нахимов» с развороченной кормой, прекрасно видимый с мостика: - И я клянусь, что сделаю всё, чтобы такого не случилось. Нерешительность, напускное дружелюбие и стремление избежать войны во что бы то ни стало, я теперь уверен в этом — плохая защита, если уж даже эти недоделанные макаки решились покушаться на меня, и бросить вызов нашему флоту. Коли так — пусть нас лучше защищает наше умение и отвага, пушки, и ужас наших врагов.

Николай замолчал, испытывая некоторую