class="p1">Всё ещё сомневаясь, Зофья тихо помолилась богам и согласно кивнула.

— Управишься тут сама, пока я за свекрухой сбегаю?

— Отца новоиспеченного пошли. Вон под окном землю уже всю истоптал, а ты печкой займись, пока я Марьянке помогу и тесто замешу.

На том и порешили. Старшая женщина выглянула из окна и, окликнув Адриана, послала его за матерью, да за топку принялась. Ядвига же умыла плачущую и тихо причитающую бедняжку и передала в её руки заветный свёрток.

— Как же так? — всхлипывала та, едва касаясь кончиками пальцев бледного маленького личика.

— Не оплакивай её раньше времени, — сурово наказывала ей Ядвига, ставя тесто у печи, — жива она, хоть и слаба очень.

— Что вы делать хотите?

— Перепекать младенчика будем.

— Это спасет мою доченьку?

Ядвига не сразу нашла в себе силы, чтобы ответить. Она не сомневалась, что стоит попробовать, но не знала, хватит ли у нее на это сил. Обряд сложный, мудреный, его только старухи-повитухи проводили, но она не осмелилась потушить едва зародившийся огонек надежды в смертельно усталых глазах молодой матери.

— Я сделаю всё, что в моих силах, а боги мне помогут. Не оставят новую душу без защиты.

Когда в печи уже вовсю мощь гудел огонь, Ядвига начала обряд, пока истощенная мать умывалась слезами, держа на груди слабевшее с каждым мгновением дитя.

Молодая целительница топила печь до самого вечера, как и положено, а после, до глухой полуночи, все дожидались, пока та остынет.

Когда настал срок, Марьянку перевели в другую избу. Адриана тоже не пускали, а его мать уже терпеливо дожидалась снаружи у распахнутого окна.

— Пора, — сказала Зофья и поднесла миску с заготовленным тестом.

Ядвига аккуратно выложила толстый слой на лопату для выпечки хлеба и, стоя у печи, крепко взялась за черенок.

— Клади малышку, — уверенным голосом скомандовала она, понимая, что права на ошибку у неё не было.

Старшая травница осторожно, придерживая неокрепшую головку, взяла девочку, которая почти не плакала всё это время, и уложила на лопату поверх мягкой подходившей перины.

— Малышка, я не оставлю тебя, — шепнула Ядвига, ощущая, как рвется от тоски её сердце. Она готова была пойти на всё, что угодно, даже жизнь отдать, лишь бы малышка выжила.

Уложив лопату около окна шеста, девушка, приговаривая наговоры, подвязала ребенка, обложила головку тестом, а потом покрыла бледное тельце таким же тестовым одеялом. В помещении стояла кромешная темнота. Лишь слабый лунный свет освещал просторную комнату.

Зофья вышла из избы, подошла к свободному окошку, а потом заглянула через него в избу и спрашивает:

— Кто у тебя, кума, в избе?

— Я, кума, Ядвига.

— Более никого?

— Не одна, кумушка, ох не одна; а прицепилась ко мне горе горькое, сухотка поганая, — она громко вздохнула и подула в печь, как по обряду положено.

А Зофья тем временем не унимается:

— Так ты ее, кума, выкинь ко мне!

— Рада бы бросить, да не могу.

— Да почему?

— Если выкину ее поганую, то и дите-чадо придется выкинуть: она в нем сидит.

Зофья настойчиво продолжила упрашивать:

— Да ты его, дите-то, запеки в печь, она и выйдет из него.

Ядвига, продолжая шептать наговор, сунула лопатку с ценной поклажей в загнетку и закрыла дверцу, а Зофья стала оббегать вокруг дома и, заглянув в окно, вновь спрашивает:

— А что ты, кума, теперь делаешь?

— Сухотку запекаю, — с дрожью в голосе ответила одаренная.

— А ты, кума, смотри, не запекла бы и Маньку.

— А что ж? И Маньку не пожалею, лишь бы ее, лиходейку, изжить.

— Её запекай, а Маньку мне продай.

Ядвига кивнула в знак согласия.

Зофья притаилась и поджидала, а Ядвига отворила дверцу, достала лопату для запекания хлеба с младенцем из печи и невольно улыбнулась, глядя, как мирно спит младенчик.

— Кажись, всё, — сказала она и поднесла лопатку к отворенному окошку.

Зофья положила на подоконник три тусклых монетки и забрала ребенка, потом торопливо оббежала с ним вокруг избы и вернула, где и взяла.

— Ой, забери его. Оно тяжеловато.

Ядвига забрала малышку на лопате, вновь обернула тестом да в печь уложила.

— Ничего, здорова — донесешь.

И так повторилось трижды, как и положено, после чего спящее дитя обтерли, завернули в теплые платки и передали дожидающейся свекрухе, которая и унесла новорожденную в свою избу ночь переждать.

Плачущая Марьянка с мужем домой воротились и провели ночь, не сомкнув глаз. Вместе с ними в избе осталась Ядвига. Она ютилась в уголке, всю ночь напролет неустанно моля богов о милости. Её мольбы были преисполнены благоговейным ужасом и отчаянием, словно в эту минуту за жизнь борется её собственное дитя, которое она любя вынашивала под сердцем.

Наконец запели первые петухи, и на пороге появилась Зофья с ворохом платков на руках. Счастливо улыбаясь, она передала родителям мирно спящую девочку.

— Теперь с ней всё будет хорошо. Боги услышали вас и послали на вашу долю Ядвигу.

Марьянка дрожащими руками приняла своё дитя и прижала её к сердцу, целуя порозовевшие щёчки.

— О счастье-то какое!

— Мы благодарны вам за спасение нашей дочери, — тихо добавил мужчина, опасаясь нарушить хрупкий сон своего чада. Он обнял жену за плечи и прикрыл рукой лицо, пряча проступающие на глаза слёзы.

— Как проснётся, начинай кормить.

Наблюдающая за всем со стороны Ядвига обессилено, но счастливо улыбнулась, и медленно опустилась на лавку. В какой-то момент напряжение достигло предела, и усталое тело начал бить озноб, но сейчас это не имело значения. В душе все ликовало от восторга, а в сердце плескалась любовь, вызванная появлением новой жизни. Она даже не заметила, как по щекам потекли слёзы радости и облегчения.

— Хвала Богам…

Обряд забрал у неё почти все силы, но это того стоило.

Убедившись, что мать и ребенок чувствуют себя хорошо, Зофья помогла Ядвиге добраться до дома. Инга уложила дочь в постель, и та проспала почти два дня, с трудом восстанавливая силы. После того, как девушка пришла в себя, она, спросив у отца дозволения, отправилась в лес. Никому не было ведомо, но она знала, что там, на небольшой полянке, укрытой от постороннего взора густо растущими деревьями и кустами, её ждёт Нико. С момента возвращения из дома охотника пара часто тайно встречалась в лесу, потому что время, проведенное врозь, казалось почти невыносимым.

Николас расцвел в тот же миг, как увидел свою любимую. Он раскрыл объятия и прижал девушку к себе, зарываясь лицом в густые и нежные красные волосы.

Ощущая, что сердце вот-вот вырвется наружу, Ядвига прильнула к широкой груди мужчины и прикрыла