позорно, а идти по головам сослуживцев — почётно. Что обувать лохов правильно, и что…

— Сидоров, ты должен сняться в моем новом видео, — влез в его мысли и в поле зрения еще кто-то. Кажется, известный блогер Никодимов. — Врачи, бессильные помочь несчастному, и я… — Он произнес название нового ролика, после чего его выперли объединенными врачебными усилиями.

— Сидоров, не умирай, — возгласил еще кто-то. — Ты ж мой избиратель. Через три дня выборы, как же без твоего голоса. Борись. Хотя бы ради меня. А уж я с коррупцией, мздоимством… только бы до всего этого добраться…

— Сидоров, подумай о родных, — влез еще кто-то. — На тебе ипотека на двадцать лет. Как же ты можешь на них повесить долги?

Хорошо, что у меня родных-то нет, подумалось умирающему.

И вторая мысль неожиданно пришла в голову: а что если попросить у собравшихся воды? Дадут?

— Сидоров, я представляю областное министерство по налогам и сборам. Мы только что выслали тебе уведомление об уплате пошлины. Ты что же, решил вот так вот просто…

— Городское телевидение! Разойдитесь, дайте место, у нас прямой эфир. Уберите кровь только, нас дети смотрят.

Сидоров понял, что даже если будет кричать, никто не услышит. Он вздохнул и увидел рядом с собой приятного молодого человека в белом с курчавыми пшеничными волосами. Пытался что-то сказать, но улыбчивый незнакомец, наклонившись, закрыл ему рот пальцем.

— Всё в порядке, Сидоров. Я твой ангел-спаситель.

— Хранитель… — поправил Сидоров, но молодой человек покачал головой.

— От этих и всего этого — спаситель. — Он обвел тонкой рукой людей окрест. — Всевышний послал меня к тебе как к самому кроткому, доброму нравом и великодушному представителю человеческой натуры. Чтобы переправить тебя в лучшее место. В Лихтенштейн, в семью Гроссшартнеров. У них через минуту родится мальчик. Им и будешь ты, Сидоров.

— А почему не в рай? — не шевеля губами, спросил тот.

Ангел покачал головой.

— Просто… — ангел помолчал, а затем добавил: — … Просто там лучше.

— Мадам, — произнесла акушерка, улыбаясь, — у вас мальчик. Да какой, пять кило, богатырь!

— Рихард, — произнесли бескровные губы молодой мамы. Она устало выдыхала, приходя в себя. — Милый добрый Рихард. Пожалуйста, дайте его, Эльза, я обниму свою кроху.

— Руди, у тебя мальчик! — воскликнул свежеиспеченный дядя Ади. — Да не стой столбом, перережь пуповину, я тебя снимаю. Отклейся уже от стенки-то.

— Тише, ребенок разволнуется, — тут же укорила его акушерка. Адольф, извиняясь, вышел в соседнюю комнату шале, где переживало за исход дела все семейство Гроссшартнеров.

— Мальчик, — только и произнес он.

— Слава богу. Как Магда, как ребенок? Ади, прекрати снимать, скажи толком, — произнес глава семейства. И неожиданно добавил: — Вот и еще один миноритарий компании «Майкрософт» появился на свет.

— Милый, — попрекнула его супруга, — ну не сейчас же.

— А здесь все такие. «Амазон», «Ланком», «Нестле», «Пфайзер»… да и от янки не убудет лишних тридцать тысяч евро в год… Но что же мы встали, идемте поздравлять новоиспеченных отца и мать. Боже, я стал дедушкой, подумать только. Эльза, можно? Ади, а тебе уже хватит.

Они вернулись к завернутому в полотенце Сидорову, бережно обнимали его, передавая из рук в руки, шептали ласковые слова, целовали и пожимали крохотные пальчики. Сидоров озирался, не веря, что все эти люди родные и близкие, просто любят его безо всякой задней мысли, таким, каков он есть. На какой-то миг показалось, что он беженец в этой далекой стране. А потом Сидорова волной накрыло теплое всепоглощающее счастье, и он, не выдержав, разревелся.

Татьяна Нестерова. Жалко аистов

Ночь. Морг. Посредине пустой темной комнаты на двух стоящих рядом каталках лежат трупы двух голых мужчин. Один — седой, в шрамах, татуировках, без пальца на правой руке и с серебряным кольцом на левой. Второй — гладкий, чистый, с прической и тонкими пальцами.

Холодно. Фонарь за окном бросает квадрат света на кафельный пол. Тихо. За стеной нежно похрапывает дежурный патологоанатом.

— Привет. Эй! Ку-ку! Ау! Привет, говорю! — Седой сел, свесив волосатые ноги с каталки, и пихнул беспалой ладонью дебелое плечо сотоварища. Тот медленно приподнял редкие ровные ресницы:

— Что Вам надо?

— Мне?! — беспалый задумался. И правда, что же ему надо? А хрен его знает, чего-то надо. Есть-пить не хочет, странно. Обратный процесс тоже молчит. Может, секса?

Седой печально посмотрел на поблескивающее в фонарном свете обручальное колечко. «Было бы золотое, поди бы уже без второго пальца был», — эта мысль так развеселила седого, что он захихикал и снова толкнул соседа.

— Эй, ты как сюда попал? Сам загнулся, или помог кто?

— Сам.

— Обидно, наверное?

— Да, не ожидал, — второй, кряхтя, присел напротив первого, привычно поправил ладонью прическу. — Рак легких вовремя не зафиксировали.

— Курил, небось?

— Что Вы?! Никогда!

— Тогда вдвойне обидно.

— Да.

Повисла мертвая тишина. Другой в морге не бывает. Два трупа сидели на высоких каталках друг напротив друга, чуть покачивая босыми ногами с бирочками.

— А меня током шарахнуло. Смотри! — беспалый наклонился и показал собеседнику обугленный затылок и белесые кости шейных позвонков в черном месиве. Второй брезгливо отстранился.

— Где это Вас так?

— Да там. У нас в поселке аисты живут. Гнездо себе на церкви разрушенной каждый год складывали. У нее еще с войны луковички не было, вот они и использовали этот высокий плацдарм. Да… Тебя как зовут-то?

— Леонидом звали.

— Так вот, Лёня. Церковь эту отреставрировали за зиму. Аисты весной прилетели, а места и нет уже. Надо другое искать. А поскольку у нас как раз ЛЭП стали вести к новым дачам, то самым удобным местом для птиц показался столб. Меня Вася зовут. Звали.

— Очень приятно.

Василий, улыбнулся и поскреб затылок, от чего на белую простыню посыпался черный пепел.

— Ну вот. Мы-то думали, что эта стройка, как всегда, надолго, успеют птички отстреляться. А оно, вишь как, обернулось. Сейчас всё быстро делают. Короче, у птичек яйца в гнезде, а тут ток уже решили пустить. Пока я место на крыше обустраивал, чтоб туда яйца перенести, все уже и подключили. Полез я на столб за яйцами, уже вынул, слезать хотел…

Голос Василия задрожал, подбородок горестно уперся в татуировку на груди:

— Представляешь, Лёня, я одно яйцо в карман положил, а второе уже проклюнутое было. Куда ж его совать-то? Вот в руке и держал. Качнулся неловко и головой в провода. Разбились аистята. Эх, если бы двумя руками держался, не качнулся б, хоть одного бы спас.

Василий замолчал, и в морге снова повисла тишина.

— Даааа, — выдохнул Леонид. Ему захотелось рассказать тоже что-нибудь этакое, яркое и героическое, но на память приходили только Зоя Космодемьянская, Гагарин и Штирлиц. Самое интересное в его жизни — это была поездка на море с мамой пятьдесят лет назад. Он тогда чуть не утонул в соленой большой воде. Простудился и заболел. С тех пор Леонид боится плавать. А еще он боится летать. Поэтому никогда не покидает свой город. Не покидал. После смерти мамы хотел завести собаку, но боялся, что не сможет за ней ухаживать правильно, и та умрет. Нет, если честно, то не поэтому. Не хотел выгуливать, кормить, пылесосить шерсть с паласа. Любая любовь накладывает обязательства и дополнительные телодвижения.

— А я марки собирал.

— Зачем?

Леонид задумался: и правда, зачем? Просто надо было иметь какое-то хобби. Вот он и имел. Добросовестно заполнив три кляссера купленными на почте марками, он показал их маме и надолго забыл в ящике письменного стола. Зато в разговоре с девушками было о чем говорить.

— Я смотрю, Вы женаты, — показал он пальцем на Васино кольцо. — На левой руке, значит, в разводе?

— Это значит, Лёня, что она была, а я ее помню и люблю. Ты не женатый?

— Нет.

— Почему?

— Н-не знаю. Насмотрелся на других. Не хочу лишних проблем, наверное. Не хотел. Это же поначалу только рай и удовольствие. А потом начинается такое, что хоть вешайся.

— Кхе, если не состоял, откуда знаешь?

— Вижу и слышу. У одного