унаследовал любовь к застольям. Все наши беседы проходили в casa Rossini во время долгих обедов и ужинов, которые переходили один в другой с едва заметными паузами, когда Рокко брал в руки ружье и приносил с окрестных холмов очередного кабана (разумеется, строго в сезон). До свидания, Рокко, и спасибо за пение.

Подтяжки сняты, разум опустошен, и, следуя примеру наших выдающихся музыкальных предшественников, мы готовы к новому: надежде.

Надежда

Росс Эдвардс и смелые перемены

Плеяды: Кунгкарунгкара.

Сириус: Варепил.

Австралийский крест: Валувара…

Росс Эдвардс.

 Star Chant («Звездные песнопения»), 2001 (Либретто Фреда Уотсона)

Некоторое время назад на другой стороне моей улочки жил композитор, который проводил время, сочиняя музыку для звезд – тех, что на небе. Чаще всего по утрам я пересекал улочку со своими двумя собаками и огибал квартал, чтобы прогуляться мимо дома, где жил Росс Эдвардс со своей женой Хелен и двумя детьми. Обычно он сидел в комнате, выходящей на улицу, сгорбившись над электропианино, а перед ним стояла огромная пробковая доска, завешанная листами с рукописями. Для большого оркестрового произведения, такого как симфония, площадь бумаги была значительной. В удачные дни он приглашал меня к себе, чтобы побеседовать с ним и прокрутить в памяти готовое произведение.

Росс совсем не чудаковат. Он – самоотверженный мастер, который берет в руки рабочие инструменты в начале того, что мы называем «рабочим временем», и продолжает работу после того, как большинство из нас отправляется в паб, чтобы утешиться в конце рабочего дня. Клац, клац, клац по клавишам: и затем чирк, чирк по бумаге. Стирает. Переписывает. Должно быть, он изрядно потратился на карандаши; но эти ноты не просто высыпаются на бумагу из воздуха. Симфония не приходит, как хорошая погода. По-моему, это тяжелая работа: настоящий труд. Музыка – это то, что композитор действительно создает. Очевидно, что Росс – настоящий композитор, поэтому я могу сделать вывод, что и остальные тоже трудились не покладая рук.

Композитор жил на другой стороне моей улочки. Какая экзотика: с таким же успехом я мог бы написать, что держу в подвале живого додо. Предполагается, что композиторы – редкий вид, если не вымерший. Как могли эти древние перистые лесные существа выжить в современном мире? Бензопила экономического рационализма срубила их старые местообитания. Богатые люди больше не держат свои домашние оркестры, сидя на еженедельной диете из новых симфоний. Публика, посещающая оперу, не жаждет услышать последний хит этого месяца. У нашего общества нет ни времени, ни денег, чтобы поддерживать артистов, которые настаивают на создании чего-то столь коммерчески бесполезного. Телевизионные темы, рекламные джинглы и саундтреки к играм – вот путь композитора-труженика в наши дни; что же касается леса симфонии или тундры музыкального театра – кто захочет туда пойти?

Австралийский композитор Росс Эдвардс так и делает. На самом деле, он никогда не бывает так счастлив, как внутри симфонии или леса, если уж на то пошло. Росс может взять звук леса и превратить его в симфонию. Его музыка словно прорастает из суглинка в каком-нибудь уединенном овраге, пульсируя звуковым соком, вдохновленным звуками птиц и насекомых, встречающихся во время прогулок и медитаций в буше. Мир природы наполняет многие из его названий: «Горная деревня в рассеивающемся тумане», «Прелюдия и танец стрекоз», «Песня плота на рассвете», «Танец духов белого какаду».

Пение птиц появлялось в музыке на протяжении многих веков, почти всегда в виде цитат. Вспомните концовку второй части Шестой симфонии Бетховена – «Пасторальной». Это всё равно, что Бетховен встанет во время игры в шарады и скажет: «Вот моя имитация птицы».

Росс Эдвардс не из тех, кто играет в шарады. Я не могу представить, чтобы он привлекал к себе внимание на какой-нибудь вечеринке. Он не делает доморощенных «пародий». Слушатель не сидит на протяжении пьесы Эдвардса, ожидая, что узнает кузнечика. Никакие экспонаты под стеклом не украшают стены его музыки. Это и есть стены; звуки природы, вновь появляющиеся в виде музыкальных символов, изгибающиеся во все стороны, чтобы создать рисунки, контуры, ритмы и текстуры постоянно расширяющегося корпуса работ.

Росс родился в Сиднее в 1943 году. Он не помнит, как в детстве увлекался небесами, но, когда ему поручили написать Четвертую симфонию для Аделаидского фестиваля 2002 года, после того как он всю жизнь пел о мире, он обратился к звездам, написав хоральное произведение с текстом астронома Фреда Уотсона, в котором перечислены основные звезды и созвездия по мере их появления в ночном небе Австралии. Их классические названия совмещены с эквивалентами из языка австралийских аборигенов; Эдвардс и Уотсон – поклонники культуры коренных народов. Симфония называется «Звездные песнопения».

В это утро Росс пригласил меня в свой рабочий кабинет. Он – технофоб, тем не менее он уступил современности. На одном из столов стоят факс, ксерокс, сканер и компьютер для работы с электронной почтой и регулярной проверки его персонального сайта. Росс управляется с этими функциями с осторожностью и успехом начинающего водителя. (Композиторы старшего поколения с более математическим складом ума, несомненно, с удовольствием пользовались бы кибернетическим миром. Я убежден, что Моцарт сделал бы состояние на написании программ.)

И всё же это всего лишь мигающие огоньки в пещере мистика или лесной норе. Несмотря на тропическую рубашку, Росс слегка смахивает на персонажа «Ветра в ивах». Я так и вижу его на заднем сиденье лодки дядюшки Рэта, застенчиво потягивающего очередной лимон-эйд или, что более вероятно, рислинг. Худощавый, с растрепанными волосами и бородой, с мягкой искренностью в глазах, он выглядит одновременно моложавым и добродушным.

Эдвардсу комфортно в его среде обитания, потому что она помогает ему свести его существование к одной цели. В конце концов, творческие люди не просто прокручивают идеи в голове, они заставляют их еще и побегать по потолку. В этой конкретной комнате родилось уже две симфонии, и третья на подходе. Находит ли музыка отклик в глубине этих стен? Помню, как много лет назад я был в рабочей комнате дома Равеля под Парижем и тихонько прижимал ухо к наличнику, надеясь услышать слабую пульсацию «Паваны на смерть инфанты». Давно почившего Равеля не было рядом, чтобы меня осудить.

Росс сидит за роялем перед своей гигантской пробковой доской с наслоениями нотных записей. Взглянув на лист в левом верхнем углу, он начинает играть начало своей симфонии, одновременно изображая хор тибетских горловых певцов. Я могу поклясться, что вижу