* * *

Психоаналитик Энн Манковиц считает, что главная трудность для женщин во время климакса – смириться с тем, что они теряют сексуальную привлекательность. «Проблема менопаузы не в том, что женщина больше не чувствует сексуального влечения, – пишет она, – а в том, что она теряет способность пробуждать желание в других». С ней согласна одна из моих собеседниц. «Я помню, как мужчины смотрели на меня, говорили обо мне, как я чувствовала определенную силу – это необязательно было связано с сексуальностью, – говорит она. – Это была способность пробуждать сложную реакцию, которую я не могла до конца понять».

Даже моя подруга-буддистка, которая считает, что страсть – корень страдания, а отрешенность – единственный путь к гармонии, не хочет терять сексуальное влечение. «Для меня это основной способ познания себя», – говорит она. Я снова и снова влюблялась, а она каждый раз советовала не предпринимать никаких действий, а задуматься, какие черты, которые я хотела бы иметь в себе, привлекли меня в объекте страсти – свобода, уверенность, чувственность. Я не против такого взгляда на ситуацию. Любовник, с которым ты состоишь в отношениях или о котором только мечтаешь, может быть божественным провидением, направляющим тебя к избраннику, космосу, Богу.

После менопаузы желание других обладать моим телом стало слабее, зато мое собственное стало глубже, сложнее, вышло почти на метафизический уровень. Иногда мне кажется, что я физически хочу Бога так же сильно, если не сильнее, чем своего мужа.

«К кому на самом деле обращена большая часть любовной лирики? – задается вопросом поэт Энн Карсон в книге “Горько-сладкий эрос” (Eros the Bittersweet). – Не к возлюбленной. А к дыре»[98]. Дыра у нее – это пространство как эмоциональное, так и физическое. Отсутствие, нехватка. Когда я желаю тебя, части меня не достает.

«Исходя из этого соображения отношение между чувственностью и мистическим опытом оказывается отношением между неловкой попыткой и свершением», – пишет Жорж Батай в книге «Эротика»[99].

* * *

Когда окончательно темнеет, я выключаю лампу на прикроватном столике, натягиваю джинсы и футболку и выхожу из отеля в амстердамскую ночь. В темной воде отражается луна – изломанный серебряный диск следует за мной по каналам. Деревья с набирающим силу почками очерчены неясно, нежные и одухотворенные. Я брожу по набережным и, пусть не специально, снова оказываюсь в Де Валлен, квартале красных фонарей.

Я не могу отыскать Кровавую улицу, зато нахожу Гебед Зондер Энд – улицу «Молитва без конца». Интересно, может быть, возвращение в Де Валлен было для меня настолько же важной причиной приехать в Амстердам, как и посещение конференции по менопаузе. Хотя со времени моего прошлого визита это место изменилось почти до неузнаваемости – от былой дешевой злачности не осталось и следа. Район прокачался. Сейчас пароварок в здешних витринах, кажется, не меньше, чем проституток.

Наряды секс-работниц до смешного диковинные. Одна женщина одета в бюстгальтер в цветочек и лосины в горошек. На другой – боди неоново-желтого цвета и высокие, плотно прилегающие резиновые сапоги. С подводкой белого цвета и помадой, светящейся в лучах ультрафиолетовой лампы, она выглядит лунной богиней – Гекатой или Куху, на празднике в честь которой люди в древности ели маленькие пирожные в форме полумесяца. Раньше, в 1960-е, витрины квартала красных фонарей в Амстердаме оформляли как маленькие буржуазные гостиные: обои в цветочек, абажуры, картины, занавески. Женщины, одетые как юные жены, сидели в мягких креслах. Сегодня секс вышел за границы семьи. За каких-то пять десятилетий сексуальный идеал прошел путь от молоденькой жены в блузке без рукавов к женщине, которая выглядит как персонаж аниме – богиня в ореоле зеленого света далекой планеты.

* * *

В письмах к своей возлюбленной, бразильскому скульптору Марии Мартинс, Марсель Дюшан называл свою последнюю работу – «Данное» (Étant donnés) – «наша женщина с раскрытой щелью»[100]. Критики находят в ней отсылки к «Происхождению мира» Курбе, которую Дюшан видел в репродукции, и «Женщине в белых чулках» – другой картине французского художника. На ней обнаженная девушка сидит на берегу озера и надевает чулок на кончики пальцев вытянутой правой ноги, ее гениталии обращены к зрителю. Раскрытая щель у обнаженной Дюшана, в отличие от работ Курбе, изображена не строго реалистично, она лишена волос и искажена.

Моделью для женской фигуры «Данного» была Мария Мартинс, пятидесятипятилетняя любовница Дюшана. Она рисовал ее тело в 1946 году, в самый страстный период их тайного романа. Через несколько лет, в 1950-м году, Мартинс вернулась вместе со своим мужем-дипломатом в родную Бразилию. Дюшан словно лишился почвы под ногами. «Теперь, когда мы отрезаны друг от друга, я чувствую себя абсолютно потерянным», – писал он ей.

В «Данном» все недвижимо: время замерло, и единственная живая вещь в работе – водопад – производит гипнотический эффект. Взгляд, будто магнитом, притягивает к женским гениталиям. Здесь нет ни волос, ни вульвы, ни половых губ – только кривой разлом, ведущий в отверстие странной формы. Критики предполагают, что гениталии в этой работе представляют собой пасть смерти, а сама картина – это плач по потерянной и фактически умершей возлюбленной. «Ее безмолвие лишь усугубляет неспособность зрителя точно вспомнить ее черты, – пишет художественный критик Хелен Молсворт. – Именно этим я объясняю отсутствие половых губ – физическое воплощение искажений памяти». Другие видят в вагине искривленный от недовольства рот. Феминистки отмечают, что изображенная вульва не абстрактна или не реалистична, а травмирована. Она принадлежит женщине, которая прошла через процедуру женской кастрации.

Я очень много думала над тем, действительно ли что-то не так со щелью в «Данном» – и если да, то что именно. Сбритые волосы, вульва и половые губы, которые в лучшем случае исключены в силу условности, а в худшем – отрезаны. Может, Дюшан говорит, что вагина женщины в менопаузе ирреальна? Что влагалище зрелой женщины – это в своем роде такое же наваждение, как лоно девственницы? Или Дюшан говорит мне о том, что вагины, которые мы видим сквозь призмы глазков[101] – искусства или порнографии, – всегда мертвый образ? Может быть, он дразнит меня, утверждая, что мир вокруг и полон членов, но в нем еще не разобрались, что делать даже с одной-единственной вагиной?