Лекарь выполнил мою просьбу. Он спас Лукрецию. Но ее ребенок родился мертвым. Это хорошо.

Но моя сестра ужасно расстроена. Ее сердце разбито — она не хочет жить. Я должен исцелить ее сердце. Обязан вернуть ей желание жить.

Врач предложил сделать кровопускание. Заявил, что оно необходимо. Но сестра не разрешила — боится бритвы. Мне надо убедить ее стерпеть боль.

Я присел на краешек кровати. Лукреция взглянула на меня и печально улыбнулась.

— Ты пришел, — слабое проявление радости.

— Разумеется, пришел.

— Чезаре, я потеряла ребенка.

— Не надо думать об этом, — сказал я, сжимая ее руку. — Это в прошлом. Ты должна подумать о себе.

— Он был такой крошечный. Такой милый. Его личико было прекрасным. Но он так и не смог вздохнуть. Ни разу.

— У тебя будет еще много других детей.

— А вдруг они…

— Лукреция, тебе необходимо восстановить силы, — я коснулся ее волос, погладил по щеке. — Вот ты придешь в себя, поправишься — и тогда у тебя будут здоровые дети.

— А как ты, Чезаре? У тебя все в порядке?

— Все прекрасно. Всё под контролем. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

— Я знаю. Ты очень сильный.

— Так же, как и ты, малышка. Ты всегда отличалась сильной натурой.

Она улыбнулась. Глаза печальны.

— Сейчас тебе надо собрать все силы. Лекарь хочет пустить тебе кровь.

Я пощекотал ее, она рассмеялась. Услышав этот заранее оговоренный сигнал, врач зашел в спальню.

Я продолжал щекотать ей пятки, она продолжала смеяться. Так мы играли когда-то в детстве. Нежно, но крепко я прижал ее ноги к кровати. Она улыбнулась мне, ожидая пытки. Слезы наполнили ее глаза.

Лекарь сделал разрез. Лукреция закусила губу. Я услышал, как потекла в бутыль ее кровь.

— Молодчина, — похвалил я. — Храбрая девочка.

Лукреция побледнела. Она издала слабый смешок. Я сжал ее руку. Мы надолго умолкли.

Врач перевязал рану и открыл окна; пламя свечей затрепетало на ветру. Потом он покинул комнату, унеся с собой тишину.

— Как твой муж… он хорошо обходится с тобой?

— Да. Он очень добр, Чезаре. Даже после…

Я понимающе кивнул.

— …он был очень добр ко мне. Очень добр.

— Хорошо, — сказал я. — Хорошо… мне не придется убивать его.

— Надолго ли ты приехал, Чезаре? Или тебе нужно сегодня уезжать?

— Нет, я останусь, пока тебе не станет лучше.

— Но удалось ли тебе справиться с проблемами? До меня дошли слухи о твоих капитанах…

— Я же сказал — всё под контролем.

— Но что, если они…

— Лукреция, если ты не прекратишь говорить о моих делах, мне придется принять решительные меры.

— Какие же? — ее брови заинтересованно приподнялись.

— Я призову Микелотто, — пригрозил я. — Он будет гладить твое горло, пока ты не перестанешь говорить вздор.

Она взвизгнула, затем рассмеялась:

— О нет… это даже не смешно!

— Как же ты осмелилась оставаться наедине с тем ужасным и кровожадным злодеем, с Чезаре Борджиа?

— А как ты осмелился оставаться наедине с той грешной, развратной соблазнительницей, с Лукрецией Борджиа?

— Сейчас, скорее всего, нас подслушивают за дверью, — рассмеявшись, предположил я. — Ждут, когда мы начнем прелюбодействовать.

— Или строить козни, замышляя чью-то смерть.

— Придурки. Если бы я мог, то избавился бы от них.

— От кого? — она сонно нахмурила брови, задумываясь.

— От них. От всех. Оставил бы в этом мире только нас с тобой.

Она вздохнула. Коснулась моей руки. Ее голова откинулась на подушки, глаза закрылись. О, Лукреция… увижу ли я тебя вновь?

Бум! Бум! Бум! Миновала полночь, и гроза громыхала и посверкивала где-то на востоке, но слышны вовсе не удары грома. Мы с Салаи опять поссорились, по его щекам текут слезы. Мы оба замерли, словно нас застали на месте преступления. Я прислушался, задержав дыхание, и убедился, что не ослышался — вновь раздался отчаянный гулкий удар в дверь.

— Войдите, — сказал я.

Курьер насквозь промок — от дождя, не от пота. Из-за открытой двери доносился шелест падающих на землю капель. Он вошел — молодой парень с горящими глазами — и опустился передо мной на колени. Потом зачитал послание от герцога Валентинуа. Его светлость выражал глубокое сожаление по поводу того, что моему важному заданию чинятся задержки и препятствия, хотя в оных препонах нет, безусловно, никакой моей вины.

Испытывая ко мне огромную любовь и уважение, его светлость издал документ, который предоставляет мне широкие полномочия во всех его владениях. После чего посланец аккуратно извлек вышеупомянутый документ из внутреннего кармана и высокопарно огласил его.

«Цезарь Борджиа, божьей милостью герцог Валентинуа, правитель Баланса и Романьи, покоритель Адриатики, правитель Пьомбино и etc., гонфалоньер и главнокомандующий войсками Святой римской церкви: всем нашим наместникам, кастелянам, капитанам, чиновникам, командирам, солдатам и подданным, мы повелеваем и предписываем на вечную память, дабы всюду предоставляли они свободный проход и освобождали от всякого официального платежа за него и за его провожатых, дабы дружески принимали и давали осматривать, измерять и тщательно обследовать, по желанию предъявителя сего, нашего любезнейшего приближенного архитектора и инженера Леонардо да Винчи, каковой по нашему поручению должен обследовать укрепления и крепости нашего государства, дабы согласно с его указаниями мы могли своевременно перестроить их…»

Я глянул на Салаи, он вновь повернулся ко мне и слушал посланца, удивленно тараща глаза. Почувствовав мой взгляд, тоже посмотрел на меня. Еле заметная улыбка, едва сдерживаемый смех.

«…и оказывать ему всяческую помощь. И отныне вменяется в обязанность всем другим инженерам согласовывать с ним свои планы и подчиняться его решениям. И да не осмелятся подданные наши действовать иначе, если не желают подвергнуться нашему гневу и…»

Закончив читать, посланец поклонился, вручил мне документ, вежливо отклонил предложенные деньги и удалился. Я пробежал глазами важную бумагу — витиеватый почерк, красная восковая печать с впечатляющим оттиском имени CAESAR. Салаи, подойдя ко мне сзади, приналег на меня грудью, заглядывая мне через плечо.

— Итак, ежели вы покажете мне сей приказ, — прошептал он, — уж не должен ли я буду позволить вам обозревать, измерять и обследовать любые мои части по вашему желанию?