Вскочив в седло, я направил лошадь к городским воротам и начал грезить наяву, предаваясь сладким мечтам о моем славном будущем.

В моей жизни теперь образовалась брешь, оставленная Стефанией. Сегодня утром она укатила в Рим к своему возлюбленному. Без нее мои дни будут совсем одиноки.

Хотя теперь мне предоставляли больше свободы. Мне уже разрешали гулять по городу с охранником, следующим на почтительном расстоянии. К тому же моя внешность сильно изменилась, поэтому меня трудно узнать. Мои волосы заметно посветлели (начиная с весны я, по просьбе Чезаре, выставляла их выгорать на солнце), а сама я сильно похудела. Порой, глядя в зеркало, я находила, что выгляжу старше, и теперь даже не уверена, что мои родители узнали бы во мне ту девятнадцатилетнюю девушку, которую похитили полтора года назад.

Уже месяц Чезаре живет в Имоле, а побывал у меня всего пять раз. Это не так уж мало, учитывая обширный выбор женщин, готовых отдаться ему. Очевидно, несмотря на постаревшее лицо и исхудавшую, костлявую плоть, я еще обладаю некоторой привлекательностью. И все же меня невольно беспокоит страх того, что вскоре он пресытится мной и тогда меня бросят в одном из этих замков или дворцов наряду с прочей ненужной рухлядью, оставляемой за собой армией: помятыми нагрудниками, пустыми бочками и беременными недавними девственницами.

Нет, нельзя постоянно жить в такой тревоге. Я должна что-то придумать. Что-то, что может заполнить мое одиночество и поддержать интерес Чезаре. Я думаю об этом целыми днями и вечерами, потягивая мятный настой и покрывая морщинки на лице маской из земляничной кашицы, но пока мне так ничего и не пришло в голову.

Около полуночи Чезаре пришел ко мне в спальню, и мы предались любовной страсти.

— Мне пора идти, — наконец сказал он, сладко потягиваясь. — Надо еще встретиться с одним из моих шпионов.

И тут вдруг, ни с того ни с сего, в голове у меня мелькнула одна идея. Мало того что она пронеслась в голове, она еще тут же непроизвольно слетела с языка. Я даже не успела сообразить, хороша она или нет.

— Чезаре, а почему бы вам не использовать меня в роли шпионки? Мне хочется быть вам полезной.

Герцог хранил молчание. Я не видела в темноте выражения его лица и не представляла, о чем он мог думать. Большинство мужчин, вероятно, рассмеялись бы мне в лицо, но Чезаре не из их числа. Его не волновало, кто ему служит — женщина из высшего общества, селянка или кто-то еще; а важны для него ум, сообразительность и преданность. Чем дольше длилось его молчание, тем сильнее становились мои надежды на его положительный ответ.

— Но сначала вам придется доказать свои способности, — наконец проговорил он.

— С удовольствием. Только если это не будет связано с убийством.

— Нет, в таком деле вы явно не сильны. Да и у меня более чем достаточно отличных головорезов. Разумеется, у меня много и искусных шпионов. Но, возможно, ваше… обаяние откроет доступ к… некоторым сведениям… закрытым для них, — медленно, словно размышляя вслух, произнес Чезаре. — Да, по-моему, у вас может получиться.

— И есть кто-то на примете, за кем я могла бы для вас пошпионить? — загоревшись, спросила я. — Кто же?

— Я сообщу вам позже. Когда загляну сюда в следующий раз.

Он встал с кровати, оделся в темноте.

— И когда это будет?

— Когда загляну сюда в следующий раз, — повторил он, запечатлев поцелуй на моих губах.

Я бросил кусочек лепешки коту, который мурлыкал и урчал возле моих ног. Он проглотил его и начал клянчить добавку. Я скосил взгляд вправо. Салаи спал на траве под теплым осенним солнцем, сильно смахивая на большого грациозного кота. Бедняга, он устал от суровой армейской жизни. Слева от меня склон холма нырял в зеленое море древесных крон, среди которых я узнавал пихты, сосны и лавры, разнообразную темно-зеленую растительность, ореховые и грушевые деревья, чьи пожелтевшие листья уже приобрели оранжевые оттенки, каштаны и каменные дубы с более темной бурой листвой, и вишни в темно-красном осеннем уборе. Сделав наброски некоторых деревьев, я доел лепешку, улегся обратно на траву рядом с Салаи и прикрыл глаза от слепящей небесной синевы. Я и сам изрядно устал. Бесконечные разъезды, прогулки и свежий воздух… прожилки моих освещенных солнцем век вдруг приняли форму летящих птиц, и я невольно улыбнулся.

…Вот каково оно… чувство свободы…

Меня разбудили гневные крики и топот копыт. Я приподнялся и оглянулся на шум. Конные латники — возможно, целая сотня кавалеристов — ехали в сторону замка. Вид у них был отнюдь не дружелюбный. Я быстро разбудил Салаи, и мы вдвоем нырнули под защиту рощи.

— Кто они такие? — спросил он.

— Не знаю. Но явно не сторонники герцога.

— Тогда, должно быть, бунтовщики.

— Кто бы они ни были, по-моему, нам лучше не попадаться на их пути.

Всадники промчались к крепости, которую я осматривал вчера и сегодня утром, сделав в итоге распоряжения по улучшению ее укреплений. Час тому назад, когда мы с Салаи перешли по подъемному мосту, направляясь сюда на обед, плотники уже приготовились к работе, притащив необходимые балки и свои инструменты.

Во всех этих замках мое задание оставалось неизменным — сделать их по возможности неприступными. И через несколько дней Сан-Лео действительно стал бы неуязвим. Однако эти бунтовщики оказались хитрее. Должно быть, они велели плотникам оставить несколько балок на подъемном мосту, чтобы его не смогли закрыть. И теперь их отряд попал в замок с предельной легкостью, сокрушив стражников ударами мечей.

Все это казалось отражением странного, иного мира, словно мы наблюдали какую-то выставку оружия, но вскоре заметили, что в нашу сторону скачет всадник, один из курьеров герцога. Пришпоривая лошадь, он призывно кричал, стараясь предупредить отряды дона Микелотто, расположившиеся лагерем у подножия холма. Он быстро приближался, и я уже разглядел его лицо — лицо романьянского паренька, даже моложе Салаи. Увидев нас, он крикнул:

— Мятежники! Они захватили замок!

Мы ответили ему молчаливыми взглядами. Что он хочет, чтобы мы сделали?

Он подъезжал все ближе, выкрикивая все те же слова и вглядываясь в тенистую тропу спускавшейся по склону рощи. Я оттащил Салаи в сторону, и мы увидели, как всего в нескольких лошадиных корпусах от места нашего укрытия розовощекое лицо парня вдруг застыло, крик замер в его горле, и он, выбитый из седла, медленно пролетел по изломанной дуге и рухнул на траву. До меня донеслись глухие удары о землю, скрежет металла и фырчанье перепуганной лошади, промчавшейся дальше к подножию холма.

Вот каково оно… чувство страха…

Я видел, как исчезла за деревьями лошадь, а потом глянул на землю. Парень лежал почти перед нашими ногами, его молодую грудь защищали блестящие доспехи, золотисто-красный мундир порвался и покрылся грязными пятнами. Руки были раскинуты, как у Христа на кресте. Шлем откатился на пару шагов и замер в высокой траве. Глаза парня открыты, но незрячи. Душа покинула разбитое тело, она больше не поет. Адамово яблоко пронзила стрела, ее наконечник устремлен в небо. Острие окрасилось блестящей алой кровью.