Дэн старательно не замечал сначала многозначительных, потом нетерпеливых, а в конце уже и просто гневных взглядов Егора, от всей души желавшего, чтобы приятель убрался восвояси. Но Дэн, сверкая зелеными глазами и заливаясь радостным румянцем, даже не думал уезжать. Он старательно вовлекал в беседу помрачневшего Егора, подмигивал Берте и вообще вел себя так, словно был самым желанным гостем на свете. Берте было приятно и лестно мужское внимание, а потому она приложила максимум усилий, очаровывая и того и другого улыбками и восторженными взглядами. В этот вечер здесь разыгрывался спектакль на вечную тему мужского соперничества и женского коварства. Почувствовав, что обстановка немного накалилась, Берта скрыла нарочитый зевок ладошкой и произнесла:

– Завтра улетать, надо выспаться, Егор, можно устроиться в маленькой спальне на втором этаже?

Егор радостно вскочил, давая понять приятелю, что вечер окончен, но тот только улыбнулся:

– Пусть девушка отдыхает! А мы с тобой пока обсудим последние этюды. – Дэн повернулся к Берте: – Хороших снов!

– Спасибо, – она улыбнулась им обоим и вышла из комнаты. Прикрывая дверь, она слышала, как Дэннис спрашивает Егора:

– Ты не спешишь? Я хотел бы с тобой обсудить выставку в галерее «Пойнт». Ты, случайно, не хочешь поучаствовать?

Родной город встретил Берту весенним свежим ветром, истончившейся ледяной кромкой морского берега, пронзительным небом, в котором кричали птицы. Еще город встретил ее неаккуратными домами, нелепыми вывесками на двух языках, разбитыми тротуарами и полным отсутствием асфальта на проезжей части. Все это не шло ни в какое сравнение с тем, что в аэропорту ее встречал абсолютно седой отец. Пальто, которым он так гордился еще несколько лет назад, стало псивым, а когда-то франтоватые с длинными пыльно-черными носами ботинки делали его фигуру гротескной. «Господи, господин Беликов, человек в футляре! Меня не было совсем недолго, что же тут приключилось?!» – у Берты защемило сердце. В облике отца читались нездоровье, уныние и денежные затруднения. Он ее поцеловал, обнял, Берта почувствовала, что глаза у него «на мокром месте». Она, боясь, что он расплачется прямо здесь, на виду сотен людей, сердито и громко прикрикнула:

– Пап, ты что, перестань!

Отец суетливо замахал рукой и, подхватив ее сумку, быстрым шагом пошел вперед, как будто хотел от нее убежать. Дома их встретили старики. Обе бабушки – они давно уже стали ближе сестер, – ревниво перехватывая друг у друга внучку, восторженно восклицали:

– Господи, совсем выросла, большая стала.

Эти причитания дали ясно почувствовать Берте, что здесь, в ее родном доме, не хватало молодых энергичных людей, свежих ярких впечатлений, новых вещей с их радостным, специфическим запахом чистоты. Ее родные, жившие теперь все вместе, в одной огромной квартире, состарили друг друга, оказавшись один на один со своими горестями. Раньше, когда Берта жила здесь, вся энергия уходила на нее, ее воспитание, заботы о ней, мысли и планы о ее будущем. Уехав, она лишила их каждодневных мелких дел и забот ради того, кто придет тебе на смену, лишила планов и возможности поделиться своим опытом.

Они все состарились, и казалось, что отец приблизился к ним по возрасту, количеству морщин и той старческой настороженности, которая сразу выдает одиноких людей, сосредоточенных на своем горе. «Боже мой, их нельзя было оставлять одних! Я не должна была уезжать! Надо было учиться здесь и работать», – Берта чувствовала такую вину, что ей хотелось заплакать, сгрести их в объятия и не отпускать.

Она заперлась в ванной, включила воду и разрыдалась. Ее мир, по воспоминаниям такой незыблемый, ее платформа, такая устойчивая, в реальности оказались очень уязвимыми. Контраст между ее жизнью в Бате, между ее воспоминаниями о жизни в доме и самой этой жизнью был настолько велик, что у Берты закралось сомнение, а верно ли она воспринимала эту жизнь. Была ли она достаточно внимательна к тем, кто ее окружал с детства. Чувствуя свою исключительность («У нее умерла мама», – шептались за спиной), она в родных видела крепостную стену. На деле выходило, что без нее эта стена обветшала и ослабла. Сидя на краю ванны и разглядывая сквозь слезы темные, похожие на птичий глаз сколы эмали, она пронзительно ощутила бедность, неустроенность и тревогу, в которой жили сейчас близкие ей люди. Берта умылась и решительно вышла из ванной. Стол уже был накрыт – на своих привычных местах лежал серебряный нож для масла, стояли серебряные солонка и перечница. В невысокое из бледно-зеленого стекла карафе было налито вино. Берта вспомнила, что отец всегда шутил, что в сосуд такого цвета можно наливать только шартрез или бенедиктин: «Особенно бенедиктин, единственный зеленый ликер!» И тарелки стояли ее любимые, розовые с ангелами, из старого сервиза. Стараясь не заглядывать по углам, чистым, выметенным, вымытым, но старым и оттого неряшливым, Берта прошла к столу, дождалась, пока все уселись, и громко произнесла:

– А я ведь не просто так отдохнуть приехала. Во-первых, я ужасно соскучилась! Даже не представляете, как я там скучаю! А во-вторых, завтра у нас начинается ремонт! Только прошу не беспокоиться, не суетиться и, главное, не нервничать. Все сделают рабочие, с которыми я уже договорилась.

Берта видела смесь удивления, радости и страха на лицах родных. Радостно и умилительно было оттого, что в жизни стало что-то происходить и это что-то устраивала их маленькая Берта, а старческий страх заставлял их цепляться за привычное прошлое в любом виде, будь это воспоминания или обои. Берта же принялась за ремонт, как за первое попавшееся средство, при помощи которого она могла изменить жизнь близких. В душе она стремилась к переменам более существенным, не декоративным, тем, которые не только придадут комфорт жизни, но и изменят мироощущения родных, превратят их в победителей.

Обед прошел весело благодаря сухому вину. Берта рассказывала о своей жизни, достала пачку фотографий, предусмотрительно сделанных в Бате и Лондоне. Все разохались, разглядывая внучку на фоне памятников английской столицы. В самом конце обеда, когда обе бабушки чуть не поссорились из-за того, чей торт подавать первым, а отец и деды, раскрасневшиеся и сытые, изъявили желание выкурить по сигаретке, Берта принесла сумку. Она сейчас радовалась, что в Лондоне, обегав все магазины, накупила ворох одежды, домашней утвари и забавных сувениров.

– Итак, – произнесла она и увидела счастливые лица домашних. Они так предвкушали подарки, что даже не произнесли обычное: «Зачем ты так потратилась!» Из сумки были извлечены вельветовые брюки и пиджак с замшевыми декоративными заплатами (как у Саймона Планта). Берта сама себе пообещала, что отцу купит точно такой же. И она купила. Только не в дорогом магазине, а на распродаже в магазине попроще. Затем последовали футболки, рубашки и жилетки для одного и второго деда.

– Вот это прямо на этот сезон, к зиме привезу вещи теплые, хотя, сами понимаете, средняя зимняя температура в Лондоне плюс пять градусов.

Для бабушек она приготовила платья и платки. Домашние принялись мерить вещи, обсуждать друг друга и пытаться присвоить себе чужой подарок: