— Что вы имеете в виду, Сергей? — очнулся наконец от своих раздумий Мигель.

— Я говорю… — Серёга, сняв пулемёт с плеча, приставил его к столу. — Ждут нас отовсюду, это так. Но ведь прямо на платформе станции нас не ждут?

Мигель переглянулся с подпольщиком; оба воззрились на Везунчика равно непонимающе.

Тот предупредительно поднял ладонь: не торопите, мол.

— Кто кроме козы может находиться на путях или подле? — спросил он «Черепанова». — Обходчик может?

— Может-то, может… — с кряхтением угнездился Александр Ерофеич на скрипучем тарном ящике. — Только ведь и обходчика немцы на дрезине возят с патрулём туда-сюда. Когда сами, когда румын привлекают…

Теперь переглянулись Мигель и Сергей Хачариди.

Майор Боске прищурился, Везунчик кивнул…

Стрекот мотодрезины быстро вязнул в утреннем тумане, что слоями полз над рыжевато-зелёными солончаками низины.

— Смотри-ка ты… — хмыкнул майор Боске, глянув на наручные часы. — Наверняка немцы. Педантичность, как на вокзале…

На немой вопрос Родриго он пояснил с кривой ухмылкой:

— Как будто не дрезина обходчика, а Гамбургский экспресс на Берлинский вокзал прибывает. Но это нам только на руку, не разминёмся с нужным нам эшелоном…

«Нужный» диверсантам, специального назначения эшелон шёл из Севастополя и должен был прибыть на Шкуровскую ровно в 7.15, а оттуда, после пересадки на колёсные пары узкоколейки, грузы предполагалось отправить на аэродром II авиационной группы. Переброшенная с Северной Африки группа «юнкерсов» должна была обслуживать эвакуацию гитлеровских войск с Таманского берега. Именно для этого из Румынии в Севастополь прибывали тысячи тонн особого авиационного бензина типа «Avgas 115/145»[16]характерного пурпурного цвета.

Именно эта его особенность — жирные пурпурные пятна, неслучайно оказавшиеся на пальцах одного из военнопленных — бывшего аэродромного технаря, работавшего на разгрузке румынского морского транспорта, — и превратила эшелон с нейтральным обозначением ЛТ-300 в первоочередную мишень.

Обо всем этом стало известно от «Черепанова», а уж ему от кого? Об этом могло стать известно не раньше, чем Шкуровская превратилась бы в груду дымящихся развалин…

Двое немецких солдат в длиннополых шинелях, с «маузерами» между колен с относительным комфортом расположились на железной лавке позади дребезжащего «даймлера», астматически чихающего сизым бензиновым дымком. Обходчик, пожилой дядька из числа гражданских, с отсутствующим видом сидел на подножке дрезины. Унтер, старший патруля, стоя за рычагом управления, то и дело прикладывал к глазам бинокль с важным видом Наполеона, озирающего окрестности Ватерлоо.

Но в окулярах были видны одни лишь глинисто-мшистые солончаки, и то лишь те, что выходили из переднего слоя тумана — белого; последующие же слои, всё более и более золотистые к горизонту, были часов до половины восьмого непроницаемы. Тем не менее…

— Zu stehen![17]— вдруг вскрикнул унтер, подсунув бинокль в очередной раз под глубокий козырёк каски, но тотчас бросил бинокль на грудь.

Объект, привлёкший его внимание, и так был достаточно хорошо виден.

— Что там? — вскинулся один из патрульных.

— О! Фриц, это нечто! — с азартом охотника отозвался гефрайтер.

Нечто обернулось на шум и посмотрело на дрезину глазами дьявола — чёрными ромбами зрачков на оранжевой роговице.

— Коза! — увидел теперь белого дьявола и Фриц.

Немцы загоготали, искры тормозных колодок брызнули из-за реборд железнодорожной пары.

Обсуждая на бегу рецептуру соуса… — «Какое может быть жаркое без соуса, Гельмут!» — немцы, скрежеща щебнем высокой насыпи, бросились к козе, пока та ещё не сообразила, что там Фриц так весело блеет насчёт жаркого.

У дрезины остались только флегматичный обходчик с обвислыми седыми усами и последний из солдат, соскочивший с лавки и егозивший на шпалах перед дрезиной, как футбольный болельщик позади ворот:

— За рога её, Гельмут! За ро…

Кровь струёю брызнула на закопченный дочерна щебень. Последний совет патрульного захлебнулся горловым бульканьем.

Чуть слышно мурлыча под нос нечто вроде: «Ах, Одесса…», Арсений Малахов вытирал широкое лезвие немецкого штыка о полу шинели убитого, а тот всё ещё подрагивал разбросанными каблуками сапог…

Любителям жаркого повезло больше. По крайней мере, пока солнце, поднявшись над горизонтом, не разогнало утренний туман из самой потаённой глуши осоки, окружавшей солончак.

В ней немцы, в одних только кальсонах и привязанные спинами друг к другу, встретили самое скверное утро в своей жизни…

А вот здешние яростные комары со времени отступления 51-ой армии не встречали утро лучше… И сытнее…

Эшелон ЛТ-300 появился ровно в 7 часов, как раз минут за пятнадцать тихого ходу до Шкуровской. Патруль, скучавший на соседней колее, пока русский обходчик ковырялся в медных кишках мотора дрезины, не вызвал ни малейшего подозрения ни у ефрейтора охраны, путавшегося под ногами у помощника машиниста, то и дело громыхавшего створками топки, ни у самого машиниста маневренного С-2 — тот даже приподнял козырёк замасленной кепки, узнав по обвислым усам обходчика Палыча со Шкуровской.

Сопровождающий груз флигер-инженер[18]с одной птичкой в жёлтой петлице только глянул мельком в окно и, увидев знакомые мышиные шинели, снова, поправив монокль, погрузился в чтение накладных — вскорости предстояло сдать груз флигер-штабсинженеру[19]2-й группы.

По пологой дуге поворота состав, большей частью состоящий из платформ с цистернами, громыхая в тумане глухо, словно через запертую дверь, заходил на Шкуровскую. Вот уже поднялось жёлто-черное полосатое плечо семафора с зелёным сигналом: «Путь открыт!». Вознеслась над белыми волнами тумана, словно маяк над утренней морской дымкой, деревянная башня водокачки…

Часовой на платформе с цистерной, располагавшейся приблизительно по центру состава, натянул на нос вязаный подшлемник, спрятал в рукава руки в обрезанных, также вязаных, серых перчатках и забился под самый бурый торец цистерны, обметанный ржавчиной… Но всё равно, совершенно окоченел. Тут и без всякого встречного ветра, сквозь вязку подшлемника пар валит — сырость промозглая, а на ходу так вообще впору «мороженым мясом»[20]на рукав отметить — чувствуешь себя окороком в ресторанном морозильнике батюшки Шпитца.