Не боялась советская власть (т. е. государство) и более популярных деятелей — ни по одному, ни в любой «конфигурации». Известно, как она поступала с любым из них и со всеми сразу, если считала нужным. А что касается Сталина и Троцкого… очень сомневаюсь, что вспоминали они чаще, чем раз в год, человека по фамилии Котовский, командира одного из корпусов в далекой южной провинции. И нет никаких, буквально никаких аргументов, чтобы подверстывать убийство Г. И. Котовского к «борьбе титанов», пытаясь изобразить одним из титанов его самого. Даже сам Фрунзе не представлял собой серьезной политической величины — потому и был выдвинут Сталиным на пост наркомвоенмора».

5

Суд над Зайдером состоялся в августе 1926 года. Уже в зале суда Майорчик поменял свои показания, заявив, что убил командира Корпуса потому, что тот не повысил его по службе, хотя об этом он не раз просил Котовского. Именно эта версия и была принята судом за основу.

В результате убийцу Григория Ивановича приговорили к десяти годам, а из приговора исчезли обвинения в сотрудничестве с румынской сигуранцей, которое оставалось в обвинительном заключении прокурора!

По окончании судебного заседания следователь Одесского губернского суда Егоров будто бы подошел к жене комкора и поинтересовался:

— Ольга Петровна, вы, наверное, недовольны приговором?

— История нас рассудит, — ответила она следователю.

Вот и историк В. Савченко таинственно указывает: «Судебный процесс над убийцей Котовского проходил в обстановке секретности. При закрытых дверях, только спустя год после смерти Григория Ивановича. Зайдер признался в убийстве, указав на смехотворную причину своего поступка — «убил комкора за то, что он не повысил меня по службе». Почему-то судей такое объяснение удовлетворило. Они не стали искать заказчиков преступления и постарались представить дело так, чтобы убийство выглядело как бытовое, а не как политическое или экономическое».

6

Еще большей таинственности добавляет в это дело дальнейшая судьба Зайдера. Свое наказание он отбывал в Харькове в доме предварительного заключения. Там же он очень скоро занял блатную должность заведующего тюремным клубом и был переведен на бесконвойную систему содержания, получив право свободного передвижения и выхода в город. А в 1928 году Мейер Зайдер, не просидев и трех лет, был условно-досрочно освобожден за примерное поведение. Этот факт до сих пор вызывает множество кривотолков. Но нельзя забывать, что до сталинских репрессий, до «ежовых руковиц», «бериевских застенков» было еще далеко.

На свободе Майорчик работал сцепщиком железнодорожных вагонов. Работал спокойно, мирно года два, пока его не убили, все в том же Харькове, недалеко от железнодорожного вокзала.

Как пишет А. Фомин, «осенью 1930 года 3-я Бессарабская кавалерийская дивизия, расквартированная в Бердичеве, праздновала десятилетие своего боевого пути. По случаю юбилея должны были состояться праздник и маневры, на них были приглашены ветераны дивизии, в том числе и вдова Григория Котовского — Ольга Петровна, некогда служившая врачом в его бригаде. Однажды вечером к ней пришли три ее бывших сослуживца и сказали, что Мейер Зайдер приговорен ими к смертной казни. Котовская пыталась им возражать, говоря, что Зайдер — единственный свидетель убийства ее мужа, и убивать его ни в коем случае нельзя, но ее доводы не убедили готовивших убийство. Намереваясь помешать им, Котовская обратилась к командиру дивизии Мишуку и политотделу дивизии». Однако расправа над убийцей Котовского состоялась. Причем труп Майорчика был обнаружен на железнодорожном полотне до того, как по нему должен был проследовать очередной поезд. То есть котовцы хотели тем самым сымитировать несчастный случай. Но несмотря на то, что все получилось именно так, убийц Зайдера никто специально не ловил. За это возмездие их никогда так и не осудили.

1

В своей биографии Котовского историк Б. Соколов саркастически сообщает, что в июне 1918 года Котовский объявился в Одессе. И тут же выдвигает свое собственное предположение: «Чем он занимался в апреле и мае, достоверно неизвестно. Скорее всего, искал товарищей по былым налетам, чтобы продолжить лихие дела в Одессе, самом богатом городе юга России. Здесь его налеты приобрели явно политическую окраску».

Откровенно сказать, от таких вольных умозаключений историков со званиями всегда коробит. Ведь известно, что Григорий Иванович в апреле заболел «испанкой». Чем он мог заниматься, буквально умирая от этой болезни? Конечно, лежал в тяжелейшем состоянии. Потом находился в плену. А бежав, пробирался к своим. В Одессе он оказался на подпольной работе, но не потому, что соскучился по былым налетам, а потому, что в тот момент Котовский там был нужен. Да, со своими связями. Да, с умением вершить лихие дела. Да, со своей храбростью и т. д. Но он уже целиком и полностью был на стороне советской власти. Он всей душой принадлежал ей. И просто «бандитствовать» в родном ему городе Григорий Иванович уже не мог по принципиальным соображениям. Как раз об этом в своих воспоминаниях напишет одна из участниц одесского подполья А. Н. Попенко. В отряде Котовского, утверждает она, наряду с большой агитационно-пропагандистской работой хорошо была поставлена военная и диверсионная работа. Отряд выполнял операции по борьбе с провокаторами, изменниками, шпионами.

О том, как Котовский «искал товарищей по былым налетам, чтобы продолжить лихие дела», поведал писатель Г. Ананьев: «Обосновавшись в шикарной гостинице, Котовский принялся заводить знакомства, и вскоре у него появилось много друзей среди офицеров, купцов и даже духовенства. Теперь он много знал об обстановке в городе, о планах белогвардейцев, что помогало ему действовать более осмотрительно. В военно-диверсионную группу он подбирал только тех, на кого полагался как на себя. (…)

Подготовка шла успешно. Вскоре отряд был создан и в целях конспирации разбит на пятерки. На его плечи легли самые опасные поручения подпольной большевистской организации. День и ночь Котовского искали шпионы, за его голову австро-немецкие оккупанты назначили большую награду, но он был неуловим. К марту 1919 года его отряд уже насчитывал 250 бойцов».

Там же, в Одессе, состоялось и знакомство с Алексеем Гарри: «Пока Котовский вполголоса переговаривался с Павлом о своих делах, Гарри внимательно его рассматривал: напомаженная голова, черные волосы причесаны на прямой пробор, коротко подстриженные усики, в углу рта — незажженная гаванская сигара…

Гарри не таким представлял себе легендарного Котовского. За столиком сидел не то циркач, не то маклер с черной биржи. Смокинг облегал его могучие плечи, казалось, стоит только «Грише» сделать резкое движение, и костюм его треснет по всем швам».

Все тот же Гарри спустя годы расскажет: «Я не всегда сразу узнавал Котовского: способностью перевоплощаться он владел в совершенстве. Ему служили не только грим и костюм: он изменял походку, выражение лица, голос, жестикуляцию».

Первый биограф Котовского В. Шмерлинг не менее достоверно дополняет портрет Григория Ивановича в тот период: «Котовскому приходилось несколько раз в день переодеваться и менять парики, до неузнаваемости изменять свою наружность. Он выдавал себя за дородного помещика Золотарева, которого разорили большевики. У помещика Золотарева появилось много друзей и знакомых. Ему сочувствовали, с ним дружили. Среди других одесских кутил, посещавших рестораны и кафе, он славился как отличный игрок на бильярде, как знаток рысистых лошадей, как балетоман, имевший свое постоянное кресло в первых рядах Оперного театра.