Он криво усмехнулся и сказал многозначительно:

— За успех предприятия!

Из пакета появилась бутылка шампанского. Было непонятно, где он ее взял, — неужели бегал в киоск на станцию? Его поведение становилось все более странным.

— А как же неожиданности на железной дороге? — напомнила я.

Он рассмеялся деланым смехом.

— Полагаю, что все неожиданности уже позади! — с пафосом объявил он.

Я поморщилась.

— За вашей мыслью, Анатолий Витальич, очень трудно угнаться, — пожаловалась я. — Пожалуй, пока я буду придерживаться старого курса — с круглосуточным наблюдением и раздуванием образа врага. Шампанское предлагаю отложить.

Толстячок, которому давно не терпелось вставить слово, жизнерадостно вмешался:

— Дорогой сосед, простите, не знаю вашего имени-отчества, если не возражаете, я мог бы составить вам компанию! У меня, знаете ли, тоже… — он хихикнул. — Припасена бутылочка!

Капустин уничтожающе посмотрел на него.

— Что вам нужно? — грубо сказал он. — Какого черта вы вмешиваетесь в чужой разговор?! Сядьте на свое место и помалкивайте!

Коротышка побагровел и открыл рот. Ученый покосился на него сквозь очки и опять усмехнулся. Капустин бросил на стол пакет и раздраженно сказал:

— Ну что ж, если не желаете… Давайте тогда спать!

Он сходил за постельным бельем и, раскатав матрац, небрежно бросил:

— Полезайте наверх!

— Сами полезайте, — сказала я. — Сегодня я сплю здесь.

Капустин попытался произвести на меня впечатление, раздув ноздри и грозно хмуря лоб. Я отвернулась и стала смотреть в окно. Сконфуженный, Капустин под злорадным взглядом толстяка был вынужден занять место наверху.

— Никто не собирается никуда выходить? — сурово осведомилась я и, получив отрицательный ответ, заперла дверь купе.

Очкарик закрыл книгу, снял очки и с удручающей обстоятельностью начал готовиться ко сну. Коротышка уже дремал на верхней полке, повернувшись к обществу спиной. Вскоре свет был погашен, и в купе наступила тишина.

Я долго лежала с закрытыми глазами, но никак не могла заснуть. Странное поведение моего компаньона не выходило у меня из головы.

Я начинала всерьез побаиваться, что в подобном состоянии он может так расписать брату мои заслуги, что это серьезно скажется на размерах моего гонорара.

Около часа ночи Капустин зашевелился и, осторожно спустившись с полки, подошел к двери.

— Вы куда? — негромко спросила я.

Он вздрогнул и обернулся. В полутьме я никак не могла разглядеть выражение его лица.

— Господи! — с досадой прошептал он. — В туалет. Куда же еще?

Он взялся за ручку двери. Я села, опустив ноги на пол. Наверху заворочался и закашлялся коротышка. Щелкнул замок.

Затем произошло нечто неожиданное. Едва открылась дверь — в освещенном проеме мелькнули две тени. Раздался глухой удар, стон — и Капустин упал куда-то вбок. Дверь тут же захлопнулась, и в глаза мне ударил яркий луч фонарика.

Я не стала дожидаться развития событий — тут же упав на полку, я обеими ногами ударила того, кто держал фонарик, в живот. Он издал звук, будто захлебнулся водой, и отлетел, выронив фонарь и толкнув кого-то в темноте.

В купе тотчас вспыхнул свет. Щуря близорукие глаза, очкарик с недоумением озирался — рука его касалась кнопки светильника.

— Лежать! — сдавленно завопил кто-то.

Почти не удивившись, я увидела перед собой парней с сызранского вокзала. Парень с опереточными бакенбардами, широко расставив ноги, стоял в проходе и, делая зверское лицо, водил дулом короткоствольного вороненого автомата, деля свое внимание поровну между мной и очкариком. Длинноволосый сидел на полу, держась за живот. Губы его кривились от боли и злобы.

У меня возникло смутное ощущение, что «узи» в руках нападавшего не более чем муляж, но полной уверенности не было, и я не рискнула проверять. Однако просто лежать под дулом мне надоело, и я, стараясь не волновать растерявшегося злодея, напомнила ему:

— Итак, что мы требуем?

Он в панике посмотрел на меня, облизнул губы и выкрикнул:

— Заткнись! Встать! Поднять полку! — после чего угрожающе ткнул автоматом в мою сторону.

Я медленно встала и, стараясь не суетиться, подняла полку. Бандит искоса заглянул в багажный отсек, и в глазах его мелькнуло удовлетворение.

— Подай чемодан! — приказал он мне и свободной рукой толкнул меня в спину.

Я еще не успела наклониться, как вдруг сзади раздался возмущенный крик и свет погас. Только луч валяющегося на полу фонарика прорезал темноту, придавая разворачивающейся сцене таинственный и оригинальный колорит.

— Кто дал право! — загремел очкарик, вылетая из постели, точно подброшенный катапультой. — Врываться! Бить женщину!

Его долговязое тело метнулось в темноту. Раздался мощный удар, крик, топот и приглушенный мат. Я с ужасом ожидала услышать треск автоматной очереди, но ее не было. Тогда я опять включила свет.

Моим глазам предстала удивительная картина. Разгневанный очкарик в негодующей и угрожающей позе стоял посреди купе, выставив вперед довольно мощные кулаки. Парень с бакенбардами, напротив, теперь лежал, упираясь затылком в дверь. По его скуластому лицу текла кровь. Его товарищ, с опаской поглядывая на внушительную фигуру очкарика, одной рукой тянулся к ручке двери, а другой доставал из кармана нож.

— Не подходи! — предупредил он. — Запорю!

Очкарик с презрением посмотрел на него и сделал шаг вперед. Длинноволосый зашипел, как змея, и, выставив перед собой лезвие, левой рукой откатил в сторону дверь. Потом он подхватил под мышку парня с бакенбардами и помог ему выползти в коридор. Дверь за ними закрылась. Очкарик обернулся ко мне и с возмущением сказал:

— Вот шакалы! Надо немедленно сообщить проводнику!

— Я пойду с вами, — сказала я, доставая из плаща газовый баллончик.

В багажном отсеке рядом с кейсом валялся автомат, оброненный бандитом. Я подняла его — это на самом деле была просто игрушка. Я бросила его и опустила полку.

Перешагнув через ноги лежащего на полу Капустина, мы с очкариком вышли из купе. Прежде чем объясняться с проводником, я предложила проверить тамбур. Входная дверь была распахнута настежь, и по тамбуру гулял холодный ветер. Видимо, у брюнетов тоже имелся в запасе ключ.

— Они сошли, — сказала я очкарику. — Пойдемте лучше спать.

Мы вернулись в купе. Капустин уже сидел на моей полке, а напуганный толстяк суетился вокруг него, предлагая промыть рану водкой, — на лбу у Капустина красовалась длинная, но неглубокая царапина.

Когда мы вошли, он начал закатывать глаза, стонать и хвататься за чело. Я безразлично посмотрела на него, ожидая, когда он наконец встанет и уступит мне место. Но он собирался охать, кажется, до утра, и, не вытерпев, я сказала: