Утром, после завтрака и перевязки, я снова отправляюсь в лес. С детства люблю я это занятие — охоту за грибами, их поиск, поиск мест, где они могут расти. Вот знаешь точно: здесь должны быть белые, а их не видно. И начинаешь искать, осматривая участки под самыми различными углами. Бывает, что проходишь мимо крупного ядреного гриба, потом оборачиваешься и видишь, что едва не наступил на него. Как это объяснить?

В азарте грибной охоты я совсем забываю о войне. Она вторгается в мой лесной мир грубо и бесцеремонно. В дерево рядом с моей головой бьет пуля, тишину леса разрывает звук выстрела. Падаю на землю и выхватываю пистолет, хорошо еще, что в хате его не оставил. Кто стрелял? Откуда?

Тишина, нигде ничего не шевелится. Отползаю метров на пятнадцать и осторожно приподнимаюсь. Снова выстрел и свист пули над головой. Теперь ясно, стреляют вон из тех кустиков, на которые я как раз шел. Разглядеть что-либо мешает листва. Отползаю к ближайшему кусту и толкаю его сухой веткой, не сводя глаз с кустов, где засел невидимый враг. Снова грохочет выстрел. Теперь я засек вспышку. Аккуратно прицеливаюсь чуть правее ее и плавно жму на спуск. Отдача кидает “ТТ” вверх. Из кустов слышится стон, там кто-то возится. Снова гремит выстрел, и все стихает. На этот раз вспышки я не вижу, свиста пули тоже не слышно.

Выжидаю минут десять — все тихо. Еще раз шевелю кусты — никакой реакции. Значит, я или убил своего противника, или тяжело ранил. Осторожно привстаю. Все тихо. Медленно, крадучись, двигаюсь к кустам, держа наготове “ТТ”. За кустами, лицом вверх, лежит человек в сером изодранном комбинезоне. Светлые волосы, изможденное, заросшее щетиной лицо. На первый взгляд ему лет под пятьдесят. Приглядевшись, понимаю, что это мой ровесник. Левое плечо его разворочено пулей из моего “ТТ”. На левой стороне груди — пятно крови и пороховая подпалина. Правая, откинутая в сторону рука сжимает “вальтер”. Видимо, после того как я в него попал, он застрелился.

Правая нога убитого — в сапоге, левая босая и распухла до последней крайности. Мне все становится понятно. Этого парня сбили, он выбросился с парашютом и при приземлении сломал или вывихнул ногу. Пытался добраться к своим, но вот натолкнулся на меня. Когда я его ранил, он понял, что отсюда ему, уже не уйти.

Вынимаю из остывающей руки “вальтер” и расстегиваю на груди окровавленный комбинезон. Ого! Эсэсовские молнии на петлицах, на груди Железный крест, а ниже широко раскинутые золотые крылья, под ними — свастика. А между свастикой и крыльями — надпись готическими буквами: “Nibelung”. Вот они какие!

Из нагрудного кармана достаю удостоверение. Гельмут Шмидт, оберштурмфюрер. 1916 года рождения. С фотографии смотрит молодой симпатичный парень, ничего общего с убитым не имеющий. За поясом комбинезона замечаю планшет. В нем могут быть интересные для нас сведения. Достаю планшет и изучаю содержимое. Да, враг опытный. Карта почти вся уничтожена. Сохранился только кусок нашей территории, на котором карандашом прочерчен маршрут. Начало его помечено крестиком, конец упирается в линию фронта. Больше в планшете ничего нет, кроме фотографии стройной белокурой девушки в теннисном костюме и с ракеткой в руке.

Я еще раз смотрю на карту, потом перевожу взгляд на ногу убитого, и мне становится не по себе. Как же он с такой ногой сумел преодолеть эти двадцать километров? И как он надеялся переправиться через Днепр? Линия маршрута на карте просто пересекает водную преграду, и все! Во мне пробуждается невольное уважение к убитому врагу. А я смог бы так? Ведь даже от Днепра до фронта еще тридцать километров. А через Днепр еще и переправиться надо!

Я снимаю с груди убитого золотой знак и, забыв о грибах, иду на аэродром.

Ребята уже вернулись с задания, и Волков в штабе проводит разбор полетов. Когда он заканчивает, я рассказываю о встрече в лесу. Жучков смотрит на карту.

— Пять дней он добирался сюда. В этом месте его искал истребительный батальон. Нашли парашют, а летчика — нет. Нас предупредили, но в тот день он не появился и не мог появиться. Никто не знал, что у него нога повреждена. Короче, канул бесследно и только сейчас выплыл. Надо сообщить.

Мы выходим из штаба. Я останавливаю Волкова.

— Слушай, Володя, надо бы похоронить его. Он хоть и враг, хоть и эсэсовец, но вел себя как солдат. Держался до последнего.

— Ты прав. Мужество всегда заслуживает уважения. Надо только…

— Поговорить с комиссаром, — подходит сзади Федоров. — Считай, что уже поговорил, и я дал вам “добро”. Мужество и боевое мастерство, ты прав, всегда заслуживают уважения, даже если их проявляет враг. Случай этот не надо скрывать. Мы не стесняемся учиться у врага боевому мастерству, и мужеству поучиться не грех. В самом деле, если бы они были малодушными и бездарными, они бы досюда не дошли. Да и мало чести — воевать с таким противником. Ну а если мы победим таких, как этот Гельмут Шмидт, честь нам тогда и слава.

Иван Крошкин на доске от снарядного ящика выжигает:

“Летчик-истребитель Гельмут Шмидт. 7.09.1916—21.08.1941. Оберштурмфюрер”.

Мы берем лопаты и идем в лес.

Могилу мы роем под березой. На грудь Гельмуту я кладу фотографию девушки. Мы насыпаем над могилой холмик, Иван прибивает доску к березе. Не сговариваясь, достаем пистолеты и салютуем поверженному врагу.

Назад возвращаемся молча. Наверное, каждый прикидывает, как бы он повел себя, оказавшись на месте Шмидта.

В полку нас ждет новость. Прибыло пополнение. Ускоренный выпуск авиашкол и училищ. К моему удивлению, все они — лейтенанты. Мне помнится, в 41-м году из авиашкол выпускали сержантов. Значит, кто-то в верхах не допустил этой глупости. Еще одно подтверждение того, что я здесь не один.

Через несколько минут я получаю еще одно подобное подтверждение. Несмотря на то, что выпуск ускоренный, у всех лейтенантов приличный налет. Когда успели?

Ребята начинают искать воспитанников своих училищ и школ и балдеют, узнав, что пополнение прибыло прямо из Нарьян-Мара.

— Это что еще за школа такая?

Молодежь объясняет, что с началом войны все авиашколы перебазировали в Заполярье. В Нарьян-Маре оказались Качинское, Оренбургское училища. Липецкая школа и еще две какие-то.

— Это зачем же вас туда загнали, на белых медведей с воздуха охотиться?

— Чудак-человек! — смеется Волков. — Неужели не понятно? Там сейчас — полярный день. Солнце круглые сутки не заходит. Летай сколько влезет. Посмотри на них: кожа да кости. Небось спали часа по три-четыре?

К нам в звено назначили лейтенанта Комова. Он расспрашивает нас о боях. Ребята рассказывают ему о повадках фашистских летчиков, об их тактических приемах. Особенно много внимания уделяют “Нибелунгам”. Беседу прерывает Волков, вид у него озабоченный:

— Андрей, ты же бывал над Белыничами?

— Да, а что?

Волков разворачивает карту на плоскости “Яка”.

— Расположение зенитных батарей хорошо помнишь? Давай-ка уточним.