— Дают, но я свою дяде Андрею отдаю.

— Ну и зря! После тяжелого дня очень способствует, это я тебе как врачу говорю.

— Что ты пристал к ней с этой выпивкой, ей-богу! — не выдерживаю я. — Нельзя о другом поговорить?

— Тоже верно. Расскажи-ка, Олененок, как ты вырвалась от немцев из Кобрина?

Ольга снова начинает рассказ о своем страшном пути, теперь уже подробнее и спокойнее. А я слушаю вполуха, и перед моим взором встают пыльное шоссе, забитое горящими машинами, горящие поля, леса и поселки. Над головой постоянный гул моторов, вой бомб, треск очередей. Сзади, всего в нескольких километрах, ревут танки, грохочет канонада и трещит совсем близкая перестрелка. А на этой дороге — насмерть перепуганная девчонка с ужасом смотрит в небо и думает, что этому никогда уже не будет конца.

Как сказал Иван Тимофеевич? Почему молоденькая неопытная девчонка могла оказаться удачливее других, если из Кобрина сумели вырваться и добраться до Бобруйска буквально единицы? У нее не было никаких шансов. Это просто чудо, что она сейчас сидит здесь, с нами, и рассказывает о том, что уже позади.

Время идет, а нас все не поднимают. Похоже, что день должен завершиться спокойно. От этого мы уже успели отвыкнуть. Так и есть. В семнадцать тридцать мимо стоянки проходит Волков.

— Все, мужики, можете приводить себя в порядок и собираться на ужин. Дежурит сегодня четвертая.

Сергей срывается с места, догоняет Волкова и на ходу о чем-то с ним договаривается. Тот кивает, и Сергей куда-то убегает.

— Посиди здесь, — говорю я Ольге, — я пойду переоденусь.

— Значит, больше вы сегодня не полетите? — спрашивает она.

Киваю и ухожу к своей палатке. Там я сбрасываю провонявший бензином комбинезон и надеваю полевую форму. Вопреки уставу, мы сохранили свои синие довоенные пилотки. Начальство на это смотрит сквозь пальцы.

Возвращаюсь на стоянку с намерением позвать Ольгу в столовую поужинать, но застаю там странную картину. Ребята составили вместе несколько ящиков и сооружают что-то вроде импровизированного стола.

Только собираюсь спросить, что они затевают, как прибегает Сергей. Он ставит на ящики котелки с водкой.

— Здесь — сегодняшняя норма всей эскадрильи, — сообщает он. — А ты уже переоделся? Ну, тогда я тоже сбегаю.

Через несколько минут вся эскадрилья собирается за “столом”. Ольгу усаживают на почетное место. На столе — хлеб, каша с тушенкой, сало, огурцы.

Едва Сергей начинает разливать водку по кружкам, как мы слышим голос:

— Идите вдоль стоянок, товарищ военврач, ваша девушка должна быть у двадцать седьмого. Она с утра там.

Сергей замирает с котелком водки, поднесенным к кружке. Мы с Ольгой переглядываемся, и она встает. Из-за деревьев показывается долговязая фигура Гучкина.

— Двадцать седьмой, — говорит он. — Это здесь. Так и есть! Меня не обманули. Но я, кажется, не вовремя?

— Вы за мной, товарищ военврач второго ранга? — официальным тоном спрашивает Ольга. — Раненых привезли?

— Вообще-то я за вами, товарищ военврач третьего ранга, — так же официально отвечает Гучкин, — но, поскольку раненых не привезли, я не буду вас торопить. Я просто не ожидал, что гостеприимные хозяева дают ужин в вашу честь.

Волков подмигивает Крошкину, и тот быстро выставляет на “стол” еще одну кружку.

— Присаживайтесь к нам, военврач, — приглашает Волков. — Сегодня у нас редкий день, когда эскадрилья имеет свободный вечер и может собраться вместе: отпраздновать победы, помянуть погибших, принять гостей. Гостям мы всегда рады, тем более, как Андрей рассказывал, свободный вечер у вас — тоже редкость.

— Вы правы, капитан. Поэтому с двойным удовольствием принимаю приглашение.

Гучкин присаживается к нам, и Сергей, облегченно вздохнув, продолжает разливать водку. Волков берет свою кружку и встает.

— Сегодня не вернулся с задания старший лейтенант Иван Баранов. Месяц — срок малый в мирное время, но неизмеримо большой на войне. Он был хорошим другом и отличным пилотом. На его счету было восемь сбитых фашистов. Погиб он сегодня воистину смертью храбрых: не дрогнул, приняв на себя огонь, не свернул, не поломал строя. Погиб, но помог нам выполнить задание, ни разу немцы не смогли выстрелить по “пешкам”. Я намеренно не произношу слова “смерть”. Смерти нет, ребята! Пока хотя бы один из нас дышит, летает, Иван Баранов будет жить и будет драться вместе с нами. Вечная ему память!

Все встают и молча выпивают. Минуту мы молчим, потом Волков делает рукой знак Сергею, тот разливает по второй. Волков снова берет кружку.

— Сегодня утром в тяжелейшем бою пара наших асов, Андрей с Сергеем, одержала небывалую победу. Они дрались вдвоем против двадцати четырех “Me-110” и сбили трех. Причем двух сбил Сергей. Но самое главное — не дали им отштурмоваться по нашим позициям. Я поздравляю наших асов с замечательной победой. Так держать, “сохатые”!

После третьей Сергей заглядывает в котелки и оценивает остатки водки. Он шепчется с Крошкиным, и тот куда-то исчезает.

Через несколько минут он возвращается с небольшой канистрой и, подмигнув Сергею, ставит ее возле стола. А Сергей произносит очередной тост:

— Не так давно комдив вручил нам боевые награды. За боями мы как-то не спрыснули это дело. Поздравляю всех награжденных, пусть ваши награды носятся и множатся.

Ольга шепчет мне:

— Я только сейчас заметила, поздравляю!

Я небрежно машу рукой: мол, подумаешь, важность какая, у нас это не в диковинку.

Кто-то приносит гитару, и Сергей говорит мне:

— Спой, Андрей, про нас с тобой. Она сейчас как раз к месту.

Я задумываюсь, стоит ли? Но Ольга смотрит на меня ожидающе, в ее глазах я читаю: “Давай!”

И я запеваю:

— Их восемь, нас двое. Расклад перед боем — не наш, но мы будем играть. Сережа, держись! Нам не светит с тобою, но козыри надо равнять!

Волков просит:

— Еще что-нибудь про нас есть у тебя?

— Конечно, есть, — отвечаю я, оборачиваюсь к своему “Яку” и запеваю: — Я — “Як”, истребитель. Мотор мой звенит. Небо — моя обитель…

И снова молча слушают летчики, а я рисую жуткую картину воздушного боя от имени израненного, готового взбунтоваться истребителя.

“Вот сзади заходит ко мне “Мессершмит”, уйду! Я устал от ран! Но тот, который во мне сидит, я вижу, решил на таран…”

Летчики слушают и смотрят куда-то перед собой. Я понимаю, что перед их глазами сейчас мелькают тени “мессеров”, перекрещиваются огненные трассы. А бой подходит к концу.

“Терпенью машины бывает предел, но время его истекло, и тот, который во мне сидел, вдруг ткнулся лицом в стекло”.

Концовка “мир вашему дому” прозвучала реквиемом в честь Ивана Баранова.