Радевич отошел в сторону – ко все еще поджидавшему его заместителю, коротко переговорил с ним о чем-то, а затем без возражений сел вместе с нами в автомобиль.

Дом у Радевича оказался небольшой, но светлый и удобный. Располагался он в пригороде Стамбула с азиатской стороны, на берегу Черного моря.

Этот район состоял из отдельных вилл, оснащенных собственными выходами на личный пляж. Разумеется, особнячки эти не могли тягаться с роскошными апартаментами, виденными мною, скажем, в Монте-Карло, но и здесь все выглядело достаточно дорого и надежно.

Дом Олега стоял на обрыве, откуда на пляж вела небольшая каменная лестница. Внизу виднелся собственный небольшой причал, на воде покачивался белый катер. Дом, конечно же, принадлежал не Радевичу, был выделен ему на время службы здесь, однако за три года, проведенных в Турции, Олег успел в нем обжиться, обзавестись собственными вещами и предметами обстановки.

Как я и подозревала, он испытывал отвращение к кричащей роскоши. То ли по своей солдатской жизни привык к простоте, то ли всячески подчеркивал свой аскетизм, чтобы никто не смог заподозрить его в том, что он нечист на руку.

Так или иначе, каменный двухэтажный дом не поражал изысканной отделкой. Все в нем было простым и добротным, но без каких-либо причудливых элементов дизайна. Каждый предмет мебели, каждая вещь здесь была строго функциональна. Никаких безделушек, украшений, случайных, необязательных вещей.

Вот только зелени и цветов вокруг дома было очень много.

Пожалуй, единственным предметом, не отвечающим общему аскетизму обстановки, был стоявший в гостиной белый «Стейнвей». Тоже, разумеется, простой и строгий – без деревянных завитушек, опутывающих ножки, или резной подставки для нот. Просто классика – четкие плавные линии, золоченые педали, кремовый корпус, черная надпись по борту.

Я удивленно посмотрела на него. Затем перевела ошарашенный взгляд на Радевичей.

– О, это папа мечтал когда-то сделать из меня великую пианистку, – со смехом пояснила Света. – Купил рояль сразу же, как только мы сюда переехали. Нанял мне преподавательницу… Ничего не вышло, понятное дело. А рояль он оставил из сентиментальных соображений.

– Не выбрасывать же его, – пожал плечами Радевич. – А заниматься продажей у меня времени нет.

– Ой, да ладно, – отмахнулась Света. – Как будто я не знаю, что ты любуешься на него и воображаешь, как я побеждаю на конкурсе Чайковского. Папа на самом деле тот еще романтик, – заговорщически бросила она мне, – просто никому этого не показывает.

– Светлана! – рявкнул Радевич.

Но мне уже ясно было, что, пересекая порог этого дома, грозный, безжалостный, строгий и безупречный полковник становился обычным человеком, и здесь никто его рыка не боялся.

– А вы… вы не споете нам? – тут же осторожно начала прощупывать почву Светлана.

Черт, эта девчонка перла вперед как бульдозер!

Упаси боже когда-нибудь сделаться ее врагом. Такая переедет вас колесами – и глазом не моргнет.

И все же она мне нравилась.

– Может быть, позже, – отозвалась я. – Давай сначала займемся щенком.

– Ну, конечно! После ужина, – подхватила девочка. – Даже такой солдафон, как папа, не отпустит вас из дома без ужина. Правда же, пап?

Радевич стоически вынес ее дразнящий взгляд, перевел дыхание и бросил:

– Пороть тебя в детстве надо было, вот что правда.

В ответ Света заливисто расхохоталась, давая понять: она нисколько не боится угрозы отца.

Ужин подали после того, как щенок был успешно водворен в одной из комнат дома, накормлен, устроен на мягкой лежанке, которую мы выбрали ему, заехав в магазин по дороге сюда. Он тихонько посапывал черным влажным носом – устал, бедняжка, за такой длинный день…

И я невольно улыбнулась, глядя на него. Я знала, что должна сейчас изобразить растроганную улыбку, сыграть любящую женщину с большим сердцем.

Но… Я не играла, я улыбнулась искренне.

Конечно, этот щенок был всего лишь поводом пробраться наконец в дом, куда я стремилась с моего первого дня в этой стране.

И все же…

Все же мне почему-то хотелось, чтобы все у звереныша сложилось хорошо.

Правда, еще неизвестно было, как повернется его судьба после того, как я успешно выполню задание…

А в успехе я не сомневалась.

У меня просто не было других вариантов.

Ужинали мы на террасе.

Солнце уже клонилось к закату, алело над самым горизонтом, окрашивая все вокруг в теплые сочные тона. И глаза Олега в таком освещении стали совсем темными, как вишни в коньяке. А кожа на руках и груди в расстегнутом вороте рубашки казалась кармельно-золотистой…

Кипарисы, росшие вокруг дома, разомлели от дневной жары и теперь в наползающей вечерней прохладе источали кружащий голову пряный смолистый запах. Издалека, с береговой линии, доносились протяжные крики чаек. Две из них взметнулись вверх, подравшись из-за добычи, прочертили небо и, истошно голося, метнулись куда-то вниз.

Тихая аккуратная грузинка из эмигрантов, немолодая, видно, давно уже прижившаяся в Турции, бесшумно сновала вокруг стола, подавая нам ужин. Я скинула под столом туфли и ощутила босыми ступнями шершавые грубые нити расстеленной на террасе циновки.

Мне очень нравилось смотреть на Олега – такого непривычного в домашней обстановке. Все в нем как будто немного смягчилось: каждая черта лица, каждый мускул сильного крупного тела, даже плечи, днем выправленные в железной осанке, чуть расслабились.

И разговор сразу потек легко, непринужденно.

Даже странно было вспоминать, что всего несколько дней назад Радевич отвечал мне сквозь зубы, явно крайне недовольный необходимостью поддерживать общение.

– Моя первая собака – Мальчик, – рассказывал он, – практически меня вырастила.

– Как Нэна в «Питере Пэне», – вставила, улыбаясь, Света.

Олег непонимающе нахмурился, и я пояснила:

– Английская детская сказка. Неужели не читали?

– Я мало что помню из детства, – пожал плечами он. – А читать сказки Светлане… к сожалению, практически не имел возможности.

– Ой, ладно, хватит тут разводить драмы, – дерзко перебила вездесущая Света. – «Я столько у в жизни пропустил из-за своей службы. Мой долг отрывал меня от дома»…

Она состроила довольно забавную рожицу: этакий усталый скромный герой.

– Все мы и так знаем, какой ты самоотверженный!

– Света, – с легким смешком протянула я.

Девчонка, похоже, совсем не боялась отца – болтала, что в голову взбредет. И наблюдать за этим почему-то тоже было трогательно: словно крошечный детеныш набрасывается на вальяжно разлегшегося в тени льва, теребит, дразнит, покусывает, а тот же лишь, лениво ворча, беззлобно отгоняет его лапой – такой крупной и тяжелой, что одним ударом мог бы прихлопнуть малыша.