Софья, одинокая, загнанная в угол, в последний раз попыталась сплотить вокруг себя приверженцев. Выйдя на Красное крыльцо, она обратилась к толпе стрельцов и горожан на площади. Гордо вскинув голову, она бросила вызов Нарышкиным, а затем просила собравшихся не оставлять ее: «Злые люди рассорили меня с братом, подговорили других, подобных злодеев, разгласить о заговоре на жизнь младшего царя, и зачинщиком умысла, которого вовсе не было, выставили Федора Леонтьевича Шакловитого, из зависти к его добрым заслугам, не умея ценить его неусыпных трудов о благе государства. Я сама хотела, для открытия истины, присутствовать при розыске и ездила к Троице; но брат, по наущению злых советников, отверг меня и к себе не допустил: я принуждена была возвратиться со стыдом и срамом. Вам самим хорошо известно, как я более семи лет правила государством; я приняла правление в самое смутное время; заключила славный вечный мир с соседними христианскими государями и в ужас привела врагов святой веры двумя знаменитыми походами. К вам я всегда была милостива, щедро вас награждала; докажите же мне свою преданность: не верьте наветам врагов мира и спокойствия; они хотят погубить не Шакловитого, а меня: они ищут моей собственной головы и жизни моего родного брата!»

Трижды в этот день Софья произносила свою речь, сначала обращаясь к стрельцам, потом к именитым московским гражданам и, наконец, к большой толпе, среди которой было несколько офицеров-иностранцев, вызванных из Немецкой слободы. Ее усилия возымели действие. «Это была длинная и славная речь», – сказал Гордон, и казалось, настроение толпы значительно улучшилось. По приказанию сестры царь Иван сошел к народу и угощал бояр, чиновников и стрельцов водкой. Софья была довольна. В порыве великодушия она послала за полковником Нечаевым, простила его и поднесла чарку водки.

Как раз в это время князь Борис Голицын, один из вождей петровской партии в Троице, попытался привлечь на сторону Петра своего двоюродного брата, Василия. Борис отправил гонца с предложением князю Василию приехать в Троицкий монастырь – искать государевой милости. Василий ответил Борису просьбой помочь в посредничестве между сторонами. Борис отказался и вновь предложил Василию прибыть в Троицу, обещая при этом, что Петр примет его благосклонно. Василий благородно отверг предложение, пояснив, что долг велит ему оставаться рядом с Софьей.

Снова настала очередь Петра действовать, и опять он усилил давление на Софью. 14 сентября в Немецкую слободу поступил письменный указ Петра. Он был обращен ко всем генералам, полковникам и другим офицерам, населявшим слободу. В нем вновь утверждалось, что существует заговор, назывались главные заговорщики – Шакловитый и Медведев, а всем иностранным офицерам предписывалось явиться к Троице верхом и при полном вооружении. Указ поставил воинов-иноземцев перед рискованным выбором. Они нанимались служить правительству, разве в этой путанице разберешь, где оно, законное правительство? Генерал Гордон, старший из иностранных офицеров, пытаясь избежать вмешательства в распрю между братом и сестрой, еще в самом начале конфликта заявил, что ни один из его офицеров не сдвинется с места без приказа от обоих царей. Теперь же распоряжение Петра толкало Гордона принять одну из сторон. Даже если бы это ему ничем не угрожало, Гордон был бы в затруднении перед таким выбором: он любил Петра и нередко помогал ему в потешных стрельбах и фейерверках, но еще ближе ему был Голицын, с которым он много лет трудился бок о бок, реформируя русскую армию, и которого сопровождал в двух неудачных крымских кампаниях. Поэтому, когда письмо Петра распечатали и прочли в присутствии всех старших иностранных офицеров, первым побуждением Гордона было доложить о распоряжении Петра Голицыну и просить его совета. Голицын опечалился и сказал, что немедленно обсудит дело с Софьей и Иваном. Гордон напомнил Голицыну, что иностранцы безо всякой вины рискуют головой, стоит им сделать неверное движение. Голицын все понял и обещал дать ответ к вечеру. Он попросил Гордона прислать во дворец его зятя за ответом правительницы.

Однако Гордон, видя, что Голицын растерян, принял собственное решение. Если фаворит правительницы, Царственныя Большия печати сберегатель, главнокомандующий не может самостоятельно отдать приказа, значит, московский режим на грани крушения. Гордон оседлал коня и сказал своим офицерам, что, какие бы распоряжения ни последовали из Кремля, он намерен ехать к Троице. Той же ночью длинная кавалькада иностранных офицеров выехала из столицы и на заре достигла монастыря. Петр встал с постели, чтобы приветствовать их и допустить к руке.

Отъезд иностранцев был, как сам Гордон записал в дневнике, «решительным переломом». Оставшиеся в Москве стрельцы поняли, что Петр победил. Пытаясь спасти себя, они столпились перед дворцом и требовали выдачи Шакловитого, чтобы забрать его в Троицу и передать Петру. Софья отказалась, и тогда стрельцы закричали: «Лучше сразу кончай с этим делом! Если ты его не выдашь, мы ударим в набат!» Софья знала, что это означает: очередной бунт озверевших солдат, избиение всех, кого они сочтут предателями. В этой бойне может погибнуть всякий – даже она сама! Софья была сломлена. Она посылала за Шакловитым, который, как семь лет назад Иван Нарышкин, прятался в домовой церкви. Вся в слезах, она передала его стрельцам, и той же ночью в цепях Шакловитого доставили в Троицу.

Борьба завершилась, регентству пришел конец, Петр победил. За победой настал час возмездия. Скоро первые удары пали на Шакловитого. В Троице его допрашивали под пыткой. После пятнадцатого удара кнутом он признался, что подумывал об убийстве Петра и его матери, Натальи, но отрицал существование каких-либо определенных планов. Своими признаниями он полностью снял подозрения с Василия Голицына в том, что тот был осведомлен о его действиях или в них участвовал. Сам Голицын тоже уже находился в Троицком монастыре. Тем утром, когда привезли Шакловитого, Голицын добровольно подъехал к стенам монастыря и просил позволения войти и поклониться царю Петру. В просьбе ему отказали и велели ждать в деревне, пока решат, что с ним делать. Петру и его сторонникам непросто было определить, как поступить с Голицыным. С одной стороны, он был первым министром Софьи, военачальником и любовником все семь лет ее регентства, а потому следовало бы его растоптать вместе с иными ее ближними советчиками. С другой стороны, все признавали, что Голицын принял службу с честными намерениями, даже если ему не всегда удавалось их осуществить. Шакловитый утверждал, что Голицын не участвовал ни в каких заговорах. Важнее же всего было то, что он принадлежал к одному из самых славных русских родов, и его двоюродный брат, князь Борис Голицын, стремился уберечь семью от позорного обвинения в предательстве.

Пытаясь спасти Василия, Борис Голицын рискнул навлечь на себя гнев царицы Натальи и окружения Петра. Был даже момент, когда ему пригрозили притянуть его к ответу заодно с двоюродным братцем. Это случилось, когда Шакловитый написал признание на девяти страницах в присутствии Бориса Голицына. Он кончил писать после полуночи, когда Петр уже лег спать, и Голицын взял признание Шакловитого к себе в комнату, чтобы наутро передать Петру. Но кто-то поспешил разбудить царя и донести: Борис Голицын унес признание к себе – конечно же, с намерением изъять из него все, что может повредить его брату. Петр немедленно послал спросить у Шакловитого, писал ли он признание и если да, то где оно. Шакловитый отвечал, что отдал его князю Борису Голицыну. К счастью, кто-то из друзей предупредил Голицына, что Петр проснулся, и князь поспешил представить царю документ. Петр строго спросил, отчего бумаги не передали ему сразу. Когда Голицын ответил, что было поздно и он не хотел будить государя, Петр принял это объяснение и на основании показаний Шакловитого решил сохранить жизнь Василию Голицыну[46].