Я решил уйти и подумать в одиночестве, спокойно подумать и прийти в себя. Она прильнула ко мне, когда я вошел на маленькую кухоньку, улыбнулась:

– Я разбудила тебя? Ведь еще рано.

Ее губы, глаза... Нет, я дурак.

– Не разбудила, – сказал я, поцеловав ее. – Мне сегодня с утра пораньше надо на работу. Я пойду...

– А завтрак? Без завтрака не пущу.

Она обхватила мою шею, уткнувшись лицом в грудь. Мне захотелось схватить ее на руки и... но мешал шрам на ухе Агнии. Я повторял про себя: дурак, дурак, дурак... А ухо все равно мешало.

На улице с крыш часто-часто капала вода, я подставил ладони под капли, потом размазал холодную воду по лицу. И пошел. Пошел на работу.

С Чехониным мы выясняли у воров, которые попались и сидели в ожидании суда, кто изготавливает оружие. В основном воры молчали, не желая попасть в категорию предателей. Наконец один из арестованных, дал адрес продавца, сказав, что самих оружейников не знает, но сбытчик нам на них укажет.

Между тем я сходил к эксперту, поинтересовался, как долго заживает ухо, если у женщины вырвали серьгу.

– В зависимости от организма, – получил ответ. – За месяц может срастись. А у некоторых и за полгода не заживет. Но в любом случае рубец останется на всю жизнь.

– А если ранка затянулась, но на рубце есть частицы запекшейся крови?

– Тогда серьгу вырвали недавно.

Я не знал, зачем спрашиваю то, что мне и так уже стало ясно. Впрочем, нужны были другие доказательства, поэтому я задал следующий вопрос:

– Скажите, а что еще может порвать ухо, если не вырывали серьгу?

– Ну, голубчик, – протянул он. – Чтобы определить характер травмы, надо посмотреть на само ухо. К примеру, острым ножом могли поранить. Или женщина упала и ухом зацепилась за гвоздь. Последнее мало вероятно, однако всякое случается...

– Спасибо, – обрадовался я, успокоившись.

Вот что мне нужно было: Агния поранила ухо случайно. Да, это совпадение, такое ведь тоже случается. Тем не менее, я надумал спросить ее, чтоб окончательно успокоиться. Вот дождусь вечера и...

Мы с Чехониным поехали по адресу, но не застали сбытчика дома, прождали его допоздна и промерзли, наконец решили отложить встречу на завтра.

– Ничего, никуда он от нас не денется, возьмем, – сказал Чехонин.

В тот год погода просто издевалась над людьми: после короткой оттепели опять подморозило, особенно к ночи, мы скользили на ровном месте – выбирали бугристый путь. Мои мысли заняты были Агнией, а не тем, о чем рассуждал Чехонин:

– Ты парень башковитый, Устин, но знаний у тебя нет. Учиться нужно, учиться ежечасно. Вот смотри, какой нам попался исключительный случай. Женщина-преступница. Изворотливая, умная, с прекрасным чутьем, по степени жестокости превосходит преступников-мужчин. Это редкость, если хочешь – врожденное призвание, как мне представляется. Я ведь до войны тоже работал с преступниками, изучал их. Мне всегда было интересно, почему человек идет на преступление. И знаешь, к какому выводу пришел? У некоторых людей есть тяга к преступлению. Да, да, именно так. При одинаковых обстоятельствах один человек борется с собой и трудностями, а другой предпочитает легкий путь, как ему кажется...

Внезапный выстрел грохнул совсем рядом, испугав меня, так как я задумался. Затем без паузы сразу второй... Одновременно с первым выстрелом Чехонин поскользнулся и упал навзничь, глухо вскрикнув. Тем временем я лихорадочно оглядывался, пытаясь определить, откуда произведены выстрелы. Вдруг в сквере заметил убегавшую фигуру и, не медля, рванул за ней. Но, черт возьми, было слишком скользко, чтобы догнать, приходилось хвататься за попадавшиеся стволы деревьев и столбы. Очень скоро я потерял из виду убегавшего, вернулся, чертыхаясь, к Чехонину, который так и лежал на земле. Я склонился к нему:

– Вы ушиблись? Давайте помогу...

Капитан не ответил, не пошевелился, а я, несмотря на темноту, увидел нечто противоестественное в распластанной фигуре.

– Анатолий Романович... – позвал его. – Что с вами?

Ни стона, ни звука, ни вздоха. Я опустился на колени. Отчего-то меня стало трясти, словно душа уже поняла, что именно произошло, но догадка не доходила до моего ума. Я наклонился к нему, подставив под его нос щеку, и не ощутил дыхания. Тогда припал к груди Чехонина ухом, но окунулся во что-то мокрое и липкое. Вдруг я понял, что стреляли в него. Мои глаза заметались в поисках людей на улице, ведь кто-то должен был помочь, хотя бы вызвать карету «Скорой помощи», а я не мог оставить Чехонина одного на стылой земле. Как назло, улица была пуста и тиха. Я застонал, раскачиваясь из стороны в сторону, завыл, не зная, что мне делать. Но что-то надо было делать, от меня зависело – будет жить Чехонин или нет. Ноги носили меня по бессмысленному кругу вокруг тела капитана, а крик отчаяния вырывался сам собой:

– Э-эй, люди! Помогите! Люди! На помощь...

Я кричал во всю мощь легких, до хрипоты, пока не увидел пару. Кинулся к ним, сначала напугав, но успокоил мужчину и женщину:

– Уголовный розыск. Тут стреляли в человека... Найдите телефон, прошу вас!

И кинулся назад к Чехонину.

– Кого вызвать? – крикнула вдогонку мне женщина.

– Милицию. Скажите, в Чехонина стреляли. И «Скорую». Быстрее!

Я вернулся, приподнял плечи Чехонина, положил себе на колени. И щупал пульс на руке, на шее, уговаривая его:

– Потерпите, Анатолий Романович... Сейчас приедут...

И в какой-то момент понял, что говорю с мертвым человеком. Он был мне другом и наставником, я любил и уважал его, как любил бы и уважал отца, который погиб. Но все это было, и он – был. Жуткие минуты пришлось мне пережить! Вовсе не страх меня обуял, а ужасный смысл слова «был». Только что Чехонин дышал, говорил со мной, теперь он никто, труп. Одна пуля, всего одна убила этого большого человека, по-настоящему большого. У меня потемнело в глазах, я утирал слезы со щек, забыв, что мужчины не плачут.

Остальное проходило как в тумане. Меня спрашивали, я отвечал. Чехонина уложили на носилки, накрыли полотном и понесли в машину. Я шел за ним, но перед моим носом закрыли дверцу, машина взвизгнула колесами, обдав меня запахом бензина, и тронулась с места, увозя Чехонина навсегда.

– Мда... а ведь пасут вас, – произнес наш фотограф, стоя рядом.

– Что? – повернулся к нему я. – Пасут?

В моей голове будто произошел щелчок, и все встало на места. Не попрощавшись, я пошел прочь, широко шагая.

– Куда ты? – крикнул фотограф. – Тебя отвезут.

– Оставь его, – сказал кто-то из наших ребят. – Не видишь, худо парню. Эх-ма! Такого человека застрелили...

Я шел, не разбирая дороги, шел быстро. Мне было жарко, внутри все горело, машинально я расстегнул пальто, затем старый отцовский пиджак. Ледяной ветер бил в лицо и грудь, ничуть не охлаждая меня. Я знал, куда иду и зачем, это было главным, и ничто не остановило бы меня сейчас, даже начнись вокруг настоящая пальба.