Я подумала, что в Москве один-единственный комар, залетевший скрасить свое одиночество к нам, способен оставить без сна на всю ночь население всей квартиры, и поежилась, представив тучи разгулявшихся кровопийцев.

Наутро я поняла, что изба мне окончательно и бесповоротно нравится. До поздней ночи мы успели привести в полный порядок и кухню, и отгороженный отсек большой комнаты. Предпринявшая попытку организовать повтор вчерашних посиделок Нина огорченно поплелась домой, поняв, что генеральную уборку на «Рябину на коньяке» мы не променяем. Наталья довольствовалась моей отмашкой «все завтра», больше по поводу черенкования роз не приставала. Оставалось ждать визита Ларисы Никифоровны.

Утренние хлопоты начались с поисков главного производителя работ. Опять похолодало, мелкий холодный дождь заявил о себе протечками на кухне. Мы с трудом лавировали между мисок и кастрюль, как по минному полю. Монте-Витька валялся в придорожной канаве в пределах видимости из окна и наперекор погоде красивым тенором выводил: «Светит солнышко на небе ясное…» Очевидно, продолжения он не помнил, да ему и так было хорошо. Нам – нет. Во-первых, из-за протечки, во-вторых, эта строчка уже приелась, мог бы и сменить репертуар. Кроме нас, графом никто не интересовался. Даже Нинка прошла мимо, с чувством сплюнув в сторону мужа. Мы сделали вывод, что песня ей приелась больше, чем нам.

Степы-носа не оказалось ни дома, ни на «даче». Амбар, как и вчера, был закрыт снаружи на щепочку. Возвращаясь, наша поникшая под зонтами процессия уже и не смотрела на крыльцо Степиного дома: всего несколько минут назад было зафиксировано отсутствие там хозяина. Поэтому мы несказанно удивились, услышав с крыльца его голос:

– Шашлычка хочется!

Оторопев от нечаянной радости, мы с восторгом смотрели на Степу, одиноко скучавшего на ступеньках, уложив нос в подпиравшие подбородок кулаки.

– Курицу зарубить, что ли? – последовало продолжение. – Одной больше, одной меньше…

– А сколько их у тебя всего? – спросила Татьяна, решив помочь ему в решении вопроса.

– Две, – коротко ответил Степа.

Татьяна замялась, не зная, что сказать.

– Купил бы куриных окорочков – в Николинском, я видела, продаются, вот тебе и шашлык, – посоветовала Наташка.

– Ишь ты какая шустрая! А денег где взять? Да и воспоминания у меня не очень хорошие от этих окорочков…

– Отравился? – посочувствовала Танюша.

– Если бы… Не успел. Я ведь в котельне работаю. Ну той, что телятник отапливает. Кочегаром. Смастрячил себе из бочки коптильную установку. Я два дня не пил, Витька – день. Купили этих окорочков, закоптили. Ну выпили, как положено. А утром – ни он, ни я не помним, пробовали эти окорочка иль нет… Домой пришел, а везде кости куриные валяются и два недогрызенных окорочка. Прям Куликово поле. Витькина Чумка постаралась.

– Кстати, этот Витька рядом с нашим домом в канаве валяется, – вклинилась в разговор Наталья. – Простудится и воспаление легких заработает.

– Никогда! – решительно запротестовал нос Степы. – Витька – никогда! Это он до вас не дошел, сказать, что в дождь работать не будем. Сейчас немного отдохнет и переоденется. Ему же лучше – и в баню ходить не надо. Последний раз он валялся в канаве вчера, а последний раз болел – в три года. Дизентерией. За крышу, Танька, не волнуйся. Потечет и перестанет. Как сделаем, так и перестанет. Часам к трем распогодится. Вишь – ветер?

Домой вернулись успокоенные. В конце концов, можно и потерпеть. Усиливающийся ветер обещал разогнать тучи. К трем часам неуверенно выглянуло солнце. К четырем тучи окончательно разбрелись. К пяти заявился Монте-Витька и сказал, что Степа в хлам пьян и залезть на крышу не сможет. Рабочая неделя переносится на завтра.

– Как неделя? – встревожилась Татьяна. – Обещали же сделать за один день…

Граф был предельно вежлив, объясняя, что погода от них не зависит. Заметив опасные телодвижения со стороны Наташки, медленно приближавшейся с поленом в руке, быстро залез на чердак и ликвидировал протечки на кухне, подставив под дыры в крыше старые ведра и тазы. Прямо на чердаке.

В шесть часов на стареньком «Опеле» приехала Лариса Никифоровна. Андрей Васильевич, или просто Андрей, как он нам представился, вручил нам корзину яблок, пообещал забрать бабушку часам к восьми и тут же уехал назад. Лариса Никифоровна с удовольствием осмотрелась в избе, погладила фотографии, висевшие на стене, и разулыбалась:

– Ну, девочки, чайком угостите?

Некоторая настороженность, с которой я поглядывала на бывшую учительницу, прошла.

– Ирина, сядь на диван и не путайся под ногами, – приказала мне Наталья. – Лариса Никифоровна, попридержите рядом с собой это ходячее несчастье. На нее вчера с крыши граф упал. – Подруга коротко поведала о ходе ремонтных работ.

Учительница хохотала от души, закидывая голову вверх и всплескивая руками.

К несостоявшемуся разговору в Николинском она вернулась сама, причем так непринужденно, что у меня не успело зародиться ощущение прежней вины…

– Вчера вы застали меня врасплох, сегодня начну с того, что опять попрошу оставить этот разговор между нами. Вы сказали, что Тане грозит опасность?

Я подтвердила это коротким «да».

– И поэтому вы привезли ее сюда, рассчитывая, что об этом никто не узнает…

Это был полувопрос-полувывод. Ответа на него Лариса Никифоровна не попросила. Тем не менее я коротко изложила все, что случилось с Танюшкой. Она обеспокоилась настолько, что полезла в сумочку за лекарством. Я обеспокоилась еще больше, настороженно наблюдая за тем, как она, отвергнув мою помощь, старательно капает в стакан сердечные капли.

– Боже мой, не понимаю… – прошептала она спустя минуту. – Танечка, деточка… А знаете, разговор будет долгим. Пойдемте-ка, сядем на лавочку перед домом. – Я заволновалась и спросила про чай. Она легко отмахнулась: – Сейчас извинимся и скажем: попозже!..

Рассказывала она обстоятельно, не торопясь. Наташка несколько раз выглядывала в окно, и я видела за стеклом недоумевающую физиономию подруги с заварочным чайником в руке, который она явно демонстрировала. Заметив мой насупленный взгляд, прекрасное видение моментально исчезало.

Лариса Никифоровна родилась в Ленинграде – нынешнем Санкт-Петербурге. Отец был известным ученым, мать – его бессменным секретарем. Так получилось, что в семнадцать лет Лариса окончательно и бесповоротно влюбилась в военного моряка, в восемнадцать вышла за него замуж и укатила с ним в Москву: мужа перевели на ответственную работу в одно из военных ведомств. К тому времени Лариса уже была студенткой Ленинградского педагогического института. Перевод в аналогичный институт Москвы затруднений не вызвал. В чужом для нее городе, с купеческим, как ей казалось, налетом Лялечка загрустила. Вот тогда-то ей и пришла на помощь любимица группы – хохотушка Лизавета. Завязалась дружба на всю жизнь. Окончание института совпало с очередным повышением мужа в звании и переводом в Севастополь. Там родилась Сонечка. У хохотушки Лизочки, бывшей замужем за однокурсником, сынишке к тому моменту исполнилось три месяца, и она в письмах не уставала восторгаться этим совершенным чудом природы. Лиза скучала по подруге, писала часто, не забывая давать практические советы новоиспеченной молодой мамочке.