Тонкие каблуки её туфель застряли в земле. Рита стала их снимать, расстёгивать. Побежала следом босиком, но уже было поздно.

Он захлопнул дверь машины. А когда та тронулась с места, в зеркало заднего вида, видел, как Рита стоит, босая, с туфлями в руках, выкрикивает его имя и… плачет.

Платон представлял себе эту сцену совсем не так.

Нет, он совсем её себе не представлял. Он думал ещё поиграть с этой потаскушкой как кошка с мышкой, подразнить, наслаждаясь тем, как она будет врать ему в лицо, выкручиваться, изворачиваться, лицемерить, паниковать. Он думал, это будет доставлять ему изысканное, пусть больное, но всё же удовольствие.

Он думал подсунуть ей через Селиванова видео, где Платон «развлекается» с девушкой. И вывернет ситуацию наоборот. Будет наслаждаться её праведным гневом, слушать как Рита, угрожая ему разводом, будет требовать для себя больше денег, больше привилегий, больше свободы. Откажется с ним спать. Но так и не разведётся. А потом… «простит».

Он готов был терпеть этот спектакль сколько угодно, он вообще был очень, очень терпеливым. Чтобы однажды дождаться правильного момента и поквитаться с ней за всё.

Но сегодняшняя ночь всё изменила.

Эта девочка словно излечила его от скверны по имени Рита. Платон не хотел ничего. Ни мести, ни правосудия, ни раскаяния. Он даже говорить с женой больше не хотел. Лишь сбросить с себя, как грязную одежду, перешагнуть и идти дальше.

Пусть будет несчастна. Пусть будет счастлива. Пусть найдёт себе нового спонсора. Или научится зарабатывать сама. Прегеру было всё равно.

Он был болен. Но уже не Ритой.

Он тосковал. Но не телом, душой.

Встречу с его девочкой он положил в бархатную коробочку, как редкую жемчужину, и крепко запер на замок в своём сердце. Чтобы никогда не заглядывать в этот уголок памяти, но никогда не забывать, что этот день у него был.

Глава 23. Платон

Прегер сидел у себя в рабочем кабинете за массивным дубовым столом, крутил в руке тяжёлую ручку, постукивая по столешнице то одним её концом, то другим и пытался сосредоточиться исключительно на делах, что занимали его всю минувшую неделю.

— Билет на Вену, вторник, утренний рейс, всё как вы просили, Платон Андреевич. Гостиница тоже заказана, — отчитывалась Антонина Львовна, его строгая и ответственная, как школьный завуч, секретарь, держа в руках папку. Положила перед ним лист. — Это запись на личный приём.

— Чёрт, ещё же приём! — выдохнул Платон.

Раз в месяц президент компании «Премикс», как достойный руководитель, тратил три часа рабочего времени, чтобы принять желающих личной аудиенции. Выслушивал жалобы, брал на заметку просьбы, выписывал материальную помощь.

Он кивнул, рассеянно мазнул по списку взглядом, вчитываться не стал, отложил на край стола:

— Многолюдно.

— По максимуму в этот раз, двенадцать человек, пятнадцать минут на каждого, — подтвердила секретарь.

— Спасибо, Антонина Львовна, — отпустил её Прегер.

В приёмной его уже дожидался начальник безопасности. Следом должен был прийти детектив. Да и вообще эта неделя выдалась напряжённой. Не только список приёма, его ежедневник был забит под завязку: поездки, переговоры, встречи. Вроде как всегда, а вроде невольно Платон заполнял его плотнее, стараясь погрузиться в рабочие проблемы с головой и ни о чём больше не думать.

Документы о разводе Платон подписал в тот же день, но Рита, как он и предполагал, решила устроить тяжбу и хоть к какому-нибудь пустяку, а придраться. Хоть какую-нибудь мелочь, а отсудить.

— Ну, пусть попытается, — вздохнув, сказал он адвокату на последней встрече.

В том, что ничего у неё не выйдет, ни один из них не сомневался. Но и облегчать ей задачу Прегер не собирался. Рита дважды за неделю пыталась с ним поговорить: один раз ждала у подъезда, дальше охрана её не пустила, второй — в офисе. Оба раза Платон её проигнорировал, как пустое место.

Именно пустым местом она теперь для него и была.

А после того, как Платон догадался пройтись с ультрафиолетовым фонариком по дому и увидел светящие отпечатки пальцев на папке, где лежал договор, на ручке двери кабинета и спальни — меньше чем пустым местом. Ему даже сличать отпечатки не пришлось. Теперь он точно знал: это не Селиванов, это Рита залезла в рабочие документы, пока он был в ванной.

А он думал, что после измены, она его уже ничем не удивит. Удивила.

Но и это было уже неважно.

Может, в любовных интригах Платон был не силён, и упрямо не хотел верить, что жена ему изменяет, пока не получил доказательства, но на всё, что касалось бизнеса, у Прегера было на редкость тонкое чутьё. А принципиальность и бескомпромиссность шли ему только на пользу.

— Во вторник в Париж ты летишь со мной. Бери два билета и закажи гостиницу, — приказал он начальнику службы безопасности, понизив голос.

Того не надо было предупреждать, что это строго конфиденциальная информация, когда он кивнул в ответ.

Простую, даже примитивную схему — как выйти на того, кто сливает данные сделки конкурентам, Прегеру предложил Гольдштейн. У Прегера были свои соображения на этот счёт, но он его выслушал.

— Старые, проверенные, до смешного элементарные, способы, Платон, всегда работают лучше всего, поверь мне, — ответил на его возражения «тёртый калач» Гольдштейн.

Этот, по возрасту дедушка, а по сути крепко стоящий на ногах, опытный, мудрый и талантливый бизнесмен подкупил Прегера своей прямотой, и Платон согласился на его предложение.

— Ты прекрасно знаешь сколько стоит моя компания. И я прекрасно знаю. Поэтому давай не будем играть в игру «кто перетянет одеяло на себя». Я даю честную цену, ты не пытаешься её сбить — и мы оба сохраним свои интересы. Я выбрал тебя, Платон, только потому, что знаю: ты работаешь, а не страдаешь хернёй. Нам обоим ещё попортят кровь, как только пройдёт слух, что я продаю «Таймснэк», — сказал он при первой встрече.

И во всём оказался прав. Компанию лихорадило, цены то падали, то взлетали. Казалось, сделку трижды можно было заключить по цене ниже названной. Дважды струсить, когда цена на «Таймснэк», наоборот, взлетала до небес, и отменить. Но они оба упрямо стояли на своём: Прегер не дрогнул, и Гольдштейн не предпочёл предложение выгоднее.

— Я просто хочу знать, кто эта крыса, что грызёт зерно в моём амбаре и гадит. Да и тебе не помешает освежить ряды своих людей, Платон. Люди имеют свойство наглеть, терять совесть и порядочность, особенно когда долго сидят на одном месте, — скрестив