– Что вы, Элиза Карловна, – сказал Георгий. – Разве это болтовня? И ничего не отвлекает, я уже все книги сложил.

Они разговаривали все время, пока Георгий складывал в ящики старушкины вещи. Но уже через полчаса он заметил, что Элиза Карловна устала: руки ее дрожали, когда она заворачивала в бумагу фигурки и фотографии, глаза туманились.

Когда этими дрожащими руками она стала распутывать узелок на бечевке, которой была перевязана обувная коробка, Георгий не выдержал и предложил:

– Давайте ножом разрежу, Элиза Карловна. Обычная же веревочка, потом другую завяжем.

– Ничего-ничего, – возразила старушка, – я развяжу. Видите ли, – объяснила она, – у меня с детства осталась привычка. Это очень старый и верный способ, с помощью которого у детей воспитывалось терпение: требовалось всегда развязывать все узелки. Папа с детства был к этому приучен и меня приучал. И, представьте, это так привилось, что я уже не могу по-другому. Даже в юности все развязывала, хотя тогда это меня ужасно нервировало.

– Наверно, и внуки ваши тоже узелки развязывают, – засмеялся Георгий.

– Нет, к сожалению, – тихо сказала Элиза Карловна. – Даже Ирочку я не сумела приучить… Но ведь это, если вдуматься, не так уж важно. Просто забавная привычка, ничего больше.

Георгий промолчал.

Сборы оказались недолгими. Уже через три часа он снова сбегал к магазину и привел грузчиков – правда, не тех, с которыми договаривался, но точно таких же алкашей. Элиза Карловна стояла посередине оголенной комнаты. Цветастой шали на кресле уже не было, и стало видно, какое оно старое.

– Вы… – тихо проговорила она. – Мы… Мы присядем на минуту, Егорушка? Все-таки…

Она замолчала, словно захлебнулась, но Георгий и так понял, что « все-таки».

Он сел на жалобно скрипнувшую кровать; Элиза Карловна опустилась в кресло.

«Были бы деньги, – мучительно вертелось у него в голове, – сам бы эту квартиру выкупил! Только бы…»

– Все, – решительно произнесла Элиза Карловна и встала. – Долгие проводы – лишние слезы.

Слез в ее глазах не было – что-то совсем другое, неназываемое, стояло в них. И Георгий вдруг подумал, что надо будет почитать Чехова. Потому что она сказала, что он суров и прост.

Ее черные ботинки стояли у двери. Не садясь, Элиза Карловна надела сначала правый, потом, стоя на одной ноге, левый. Георгий видел все это с пронзительной ясностью, как будто в просветленную оптику, – как она стоит на одной ноге, совсем старая, тонкая и прямая, и, не садясь, надевает растоптанный ботинок.

Шофер долго кружил по дворам, пока наконец нашел серую панельную пятиэтажку на Десятой улице поселка Текстильщиков.

– Кажись, доехали, – сказал он. – Не близкий свет! Ничего, зато зелено. Давай, парень, выгружай бабку.

Пока Георгий с водителем выгружали вещи из кузова, пока составляли их у подъезда, Элиза Карловна сидела на лавочке и смотрела перед собой остановившимся взглядом. Оживление, которое еще чувствовалось в ней во время сборов, теперь совсем угасло.

Георгий поглядывал на нее с тревогой.

«Может, хоть сюда дочка ее придет, – думал он. – Ну как ее одну оставить?»

– Элиза Карловна… – Он нерешительно остановился перед старушкой. – Может, вы в квартиру подниметесь? Холодно же на улице. Я за вещами присмотрю, вы не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь, Егорушка. – Она улыбнулась, но улыбка получилась такая, что лучше бы она заплакала. – Конечно, я поднимусь.

Видно было, что силы полностью изменили ей. Дойдя до второго этажа, Элиза Карловна остановилась на лестничной площадке и попросила, тяжело дыша:

– Пожалуйста, постоим минуту. Как жаль, что нет лифта! Действительно, двор очень зеленый, я могла бы выходить…

Взглянув на номера квартир, Георгий понял, что подниматься предстоит на пятый этаж.

– Элиза Карловна, – решительно сказал он, – давайте-ка я вас лучше отнесу. – И, встретив ее изумленный взгляд, добавил: – Еще сто раз подниметесь-спуститесь, а сегодня зачем? Вы же устали. Давайте-давайте, ничего тут такого!

Старушка молчала. Не глядя больше ей в глаза, Георгий взял ее на руки и пошел наверх, шагая через две ступеньки, чтобы сократить тягостное время ее смущения и молчания. Она была легкая, почти невесомая; ему казалось, что он несет не человека, а птицу.

Квартира и в самом деле находилась на последнем этаже. Прямо у двери начиналась железная лестница, ведущая на чердак.

«Что тут еще за крыша, неизвестно, – мельком подумал он, открывая дверь. – В дождь заливать будет. Да и бомжи будут шастать – вон, даже кода нет на подъезде».

Элиза Карловна стояла у него за спиной и по-прежнему молчала.

Квартира оказалась трехкомнатная. Но то ли из-за отвратительных обоев – грязных, с потеками, в убогий розовый цветочек, – то ли из-за примитивной планировки «распашонкой» вся эта квартира выглядела даже меньше, чем единственная комната на Патриарших. Георгий хотел сказать что-нибудь бодрое, но ничего подходящего в голову не пришло. А когда он оглянулся на старушку, слова и вовсе застряли у него в горле. Ее наконец покинули не только силы, но и мужество. Она стояла, схватившись за дверной косяк, и слезы текли по ее лицу бесконечными как дождь дорожками.

– Элиза Карловна! – испугался Георгий. – Вам плохо? Черт, я и не подумал… Лекарства-то в коробку уложили! У вас с собой есть что-нибудь – ну, валидол или что еще нужно?

Не отвечая, она махнула рукой и вдруг села прямо на дырявый линолеум; наверное, у нее просто подкосились ноги. Георгий присел рядом на корточки, попытался заглянуть ей в лицо.

– Боже мой! – Элиза Карловна отняла от лица руки; слезы по-прежнему текли по ее щекам. – Жизнь, целая жизнь, такая долгая!.. И ничего… никого… никому все это не нужно… Только мальчик – как божья улыбка!..

– Сейчас придет кто-нибудь из ваших, точно придет! – Георгий почувствовал, что и его выдержке приходит конец. – Рабочий день как раз же кончился! Может, позвоним вашей дочке?

Элиза Карловна всхлипнула последний раз и сказала, безуспешно пытаясь унять дрожь в голосе:

– Кажется, здесь нет телефона. Извините, Егорушка, ради бога извините! Я не хотела вас пугать. Помогите мне, пожалуйста, встать. – Она оперлась о его руку и поднялась с пола. – Конечно, Ира придет, она ведь живет совсем рядом. Если можно, подождите еще немного? Я боюсь оставаться одна, – добавила она знакомым извиняющимся тоном. – И не осуждайте ее, прошу вас!

– Да я не осуждаю… – пробормотал Георгий.

То, что он думал в эту минуту о дочери Элизы Карловны, и в самом деле нельзя было назвать мягким словом «осуждение».

– Поймите, это все ее неудачное замужество! – горячо проговорила Элиза Карловна. – Мужчины просто не понимают, как много значит для женщины замужество, а ведь от этого зависит, как сложится ее жизнь!