Берта издала роскошный чувственный вздох.

— Я думала о том, что у меня будет сын от Эдди, и за это я безмерно благодарю небеса.

— Не хотите, чтобы я время от времени читала вам Библию?

— Боже мой, Фанни, вы говорите так, будто я скоро умру.

— Никто не знает, что ему суждено, — мрачно ответствовала мисс Гловер. — Я считаю, что вам следует подготовиться. Среди жизни мы смертны.

Берта взглянула на нее с легким беспокойством. В последнее время она заставляла себя бодриться и отгонять участившиеся дурные предчувствия. Сестра викария даже не подозревала, что всем своим поведением только расстраивает будущую мать.

— Я захватила с собой мою личную Библию, — сказала она. — Хотите, почитаю?

— Хочу, — ответила Берта, по спине которой пробежал холодок.

— Предпочитаете какую-то определенную главу? — уточнила мисс Гловер, извлекая книгу из маленькой черной сумочки, которую всегда носила при себе.

Узнав, что предпочтений у Берты не имеется, она предложила открыть Библию наугад и начать с первой строки, попавшейся на глаза.

— Чарльз, правда, этого не одобряет, говорит, что такой способ отдает суеверием. Но мне он все равно нравится, да и первые протестанты постоянно к нему обращались.

Мисс Гловер зажмурилась, открыла Библию, потом опустила взгляд и начала читать:

— «Сыновья Фареса: Есром и Хамул. Сыновья Зары: Зимри, Ефан, Еман, Халкол и Дара; всех их пятеро… — Мисс Гловер откашлялась. — …Сын Ефана: Азария. Сыновья Есрома, которые родились у него: Иерахмеил, Арам и Хелувай. Арам же родил Аминадава; Аминадав родил Наассона, князя сынов Иудиных».

Ей попалось генеалогическое древо из Первой книги Паралипоменон. Глава была очень длинная и сплошь состояла из имен, непривычных и труднопроизносимых. Однако мисс Гловер удалось не исковеркать ни одного. Тягучим и немного напыщенным тоном, позаимствованным у викария, его сестра зачитывала нескончаемый список. Берта изумленно смотрела на нее, а мисс Гловер размеренно продолжала.

— Конец главы, — сказала она некоторое время спустя. — Хотите, прочту еще одну?

— С удовольствием, — ответила Берта. — Только, по-моему, та, что вы выбрали, не совсем к месту.

— Дорогая, не хочу вас укорять — мой долг не в этом, — но вся Библия от начала до конца всегда к месту.

По мере того как приближался срок, Берта все больше падала духом, ее часто охватывал панический страх. Сердце без всякой причины начинало сжиматься, она с ужасом думала о предстоящих родах. Она была уверена, что умрет, и спрашивала себя, что же будет дальше. Как будет жить без нее Эдвард? Слезы подступали к глазам Берты при мысли о его безутешном горе, но затем молодую женщину вдруг охватило подозрение, что Крэддок вовсе не станет убиваться по ней, и губы ее задрожали от жалости к самой себе. Эдвард не способен на острые переживания, радостные или горькие. Он не будет плакать; самое большее — его жизнерадостность на несколько дней притухнет, а потом он встряхнется, и жизнь пойдет своим чередом. Берта с горечью представила, как Эдвард будет купаться во всеобщем сочувствии. Через полгода он почти забудет свою покойную супругу, да и оставшиеся воспоминания будут не слишком приятны. Он женится снова. Эдвард ненавидит одиночество и в следующий раз несомненно выберет женщину иного склада, менее далекую от его идеала, чем Берта. Внешняя красота не имеет для него значения, и ее преемница будет либо страшилищем, как мисс Хэнкок, либо бесцветной молью, как мисс Гловер, причем, по злой иронии, и та, и другая лучше Берты подойдет ему в качестве спутницы жизни.

Берта растравляла себя, воображая, что Эдвард охотно предпочел бы ее красоту какому-нибудь более практичному достоинству, например, умению шить. В глазах Крэддока ее изысканный вкус, ум и образованность — ничто, а порывистая страстность — и вовсе изъян. «Не тот хорош, кто лицом пригож, а тот хорош, кто для дела гож», — говаривал он. Эдвард — простой, непритязательный мужчина, и жена ему нужна такая же.

Берта гадала, действительно ли ее смерть станет для мужа ударом. Овдовев, он получит по завещанию все, чем она владеет, и будет жить-поживать на эти денежки с новой женой. Ее вдруг охватила безумная ревность.

— Нет, я не умру! — простонала она сквозь стиснутые зубы. — Не умру!

Однажды, когда Эдвард уехал поохотиться, Бертой вновь завладели черные мысли. А вдруг она все-таки не выживет? Размышляя об этом, Берта испытывала безотчетный ужас и одновременно какой-то сладкий восторг; она никак не могла отогнать картины, которые со странной отчетливостью рисовало ей воображение. Вот она сидит за фортепиано и слышит у крыльца топот конских копыт. Эдвард вернулся! Раздается звонок в дверь. С чего бы Эдварду звонить? Снаружи слышится приглушенный гул голосов, входит Артур Брандертон. Мысленным взором Берта ясно видела каждую деталь. На Артуре охотничий костюм… Что-то случилось! Она уже знает, что именно, и все же лихорадочно перебирает в уме различные варианты. Артур нервничает, он хочет что-то сказать и не осмеливается. Берта смотрит на него, и ее вдруг охватывает такая страшная слабость, что подгибаются колени.

Сердце Берты часто забилось. Что за глупость — воображать всякие ужасы! Однако, пока она убеждала себя, разум вновь рисовал ей жуткие сцены. Она словно писала отвратительную пьесу, в которой сама же играла главную роль. Что же она сделает, когда ей все-таки сообщат о гибели Эдварда? Наверное, закричит или рухнет без чувств. «Произошел несчастный случай, — молвит Брандертон. — Ваш муж серьезно ранен». Берта заламывает руки; ее страдания мучительны. «Пожалуйста, успокойтесь», — продолжает Артур, стараясь смягчить трагическое известие.

Внезапно, без каких-либо промежуточных деталей, Берта обнаруживает себя подле супруга. Он лежит на полу мертвый. Берта в точности представляла, как он будет выглядеть: иногда Эдвард спал так крепко и беззвучно, что она пугалась и прикладывала ухо к его груди, чтобы убедиться в том, что он жив. Отчаяние накрыло Берту холодной волной. Она снова попыталась прогнать фантазии и даже села за фортепиано и сыграла несколько нот, но болезненные видения неудержимо влекли ее, и пьеса продолжилась. Бездыханный Эдвард уже не может отвергнуть или оттолкнуть ее, теперь он беспомощен, и она осыпает его поцелуями со всей своей страстью, проводит руками по волосам, гладит лицо (при жизни он терпеть не мог этих ласк), целует губы и закрытые глаза.

Воображаемое горе было настолько сильным, что Берта разрыдалась. Она не отходит от тела, отказывается покидать комнату… Берта зарылась лицом в подушки, чтобы полностью отдаться иллюзии, с которой уже перестала бороться. Ах, как она любила мужа! Любила и не могла без него жить. Зная, что вскоре умрет, она боялась кончины. Но теперь все изменилось, теперь смерть для нее желанна. Берта целует руки Эдварда — он уже не может их отнять — и, трепеща, приоткрывает один глаз покойного: остекленевший взгляд пуст и недвижен. Обливаясь слезами, Берта кидается Крэддоку на грудь, сердце ее разрывается от любви и боли. Она никому не позволит прикасаться к телу; для нее утешение — обрядить в последний путь того, кто составлял всю ее жизнь. Она и сама не подозревала, что любила Эдварда так сильно.