В финале окажутся шестеро.

Те, кто на протяжении трёх гонок выступали лучше всего.

Вик. Фредди. Лисса. Скорее всего, Калани и Макс – на лыжах, к которым приделаны колёса от роликов, оказывается, легко удирать от живых мертвецов. Может быть, Дженни и Джонни. Или Эмбер, если она постарается. Может быть, кто-то ещё. Кто угодно.

Эмбер не знает, нужно ли ей стараться. Она оглядывает чужие напряжённые плечи и сжатые в кулаки руки, ноги в грубых ботинках и лёгких кроссовках, нахмуренные брови и решительно сжатые губы и пытается определить, кто хочет пойти дальше, а кто предпочёл бы вернуться домой – ну, при условии, что у него есть куда возвращаться. Она думает о том, чем займётся сама, когда всё закончится.

Чарли запил, а у неё неплохо получается запихивать деревянные ящики в печь и вроде как нравится смотреть на огонь, так что, кто знает, возможно, она устроится вместо него в крематорий. Разве что не сопьётся – пусть это и её жизнь, а значит, решать тоже ей, но на алкоголь у неё аллергия. В переносном смысле, конечно, и всё-таки…

Эмбер сдувает чёлку со лба и думает, что ни за что не останется в Столице, даже несмотря на то, что крематорию нужны работники и кто-то должен запихивать деревянные ящики в печь. Чем бы всё ни закончилось, она уедет отсюда, возьмёт самокат и уедет. Она, наверное, могла бы уехать даже сейчас, прямо со стадиона, потому что здесь нет ничего, что могло бы её удержать.

Холодные пальцы Дженни переплетаются с её пальцами, и Эмбер запинается на середине шага. «Новые друзья, – думает она, – это единственный повод считать, что было бы здорово всю жизнь провести, убегая от зомби за деньги».

Новые друзья – и то ощущение, которое охватывает её всякий раз, когда вокруг становится слишком опасно. Сегодня оно приходит чуть раньше, ещё на стадии жеребьёвки, когда почему-то Антонио, а не Лилит кивает ей, мол, можно, тяни, а она словно со стороны видит свою руку, ныряющую в грубо сколоченную деревянную коробку. Манжета кожаной куртки задирается, и она замечает на запястье чёрную полосу краски: они сегодня подкрашивали колёса машинки Давида, и на мгновение весь мир сужается до этой короткой узкой полоски.

Можно провести по ней ногтём, и краска отойдёт, раскрошится, отстанет от кожи. Можно ничего не делать – и, в конце концов, она просто сотрётся. Но что бы Эмбер ни выбрала, рано или поздно этой полоски не станет. Иллюзия выбора, который, может быть, что-то и говорит о тебе как о человеке, но на самом деле ничего не решает: что бы Эмбер ни выбрала, рано или поздно для неё всё закончится. Но промежуток между конечной остановкой и выбором принадлежит ей. Промежуток между конечной остановкой и выбором – её, и только её.

Она замирает в воротах своей, снова третьей дорожки.

Третья гонка, третий заезд, третья дорожка. Сегодня ей должно повезти, думает Эмбер и улыбается, подставляя лицо лёгкому ветру. Он становится сильнее, когда она, оттолкнувшись левой ногой, позволяет самокату тронуться с места. Ей казалось, что выйти на трассу после того, что она увидела в прошлый раз, будет страшно, почти невозможно, но страх остаётся где-то далеко-далеко – то ли без толку бьётся в захлопнувшиеся ворота, то ли беснуется вместе со зрителями на высоких трибунах. Это неважно. Важно только то, что этот страх больше не с ней.

С ней только свобода.

Эмбер легко обходит первых живых мертвецов, а потом, вильнув, обгоняет третьего – и те, предыдущие, сбивают его с ног, судя по глухому звуку, и падают на землю рычащим и визжащим клубком. За ней они больше не гонятся.

Наглухо застёгнутая кожанка кажется Эмбер доспехом. Ветер не может забраться под неё, и потому с силой бьёт по пальцам и по лицу, путается в ресницах, пытается забраться под веки. Эмбер хочется смеяться. И она смеётся, смеётся громче, когда из-за очередного поворота показываются три или четыре живых мертвеца. Сосчитать она не успевает: резко обернувшись на звук, они бросаются к ней. Их пустые глаза впиваются в её лицо, грязные искорёженные руки тянутся к горлу, но Эмбер не собирается становиться для них лёгкой добычей. И тяжёлой тоже не собирается.

Она не собирается ни тормозить, ни уворачиваться, просто направляет свой самокат в просвет между двумя зомби – и чужие гниющие пальцы успевают только схватить воздух у неё за спиной. Топот оставленных позади раздаётся только через несколько секунд, словно им требуется время для того, чтобы сообразить, что делать дальше, словно они вообще могут что-то сообразить… Но они бегут следом, и Эмбер, зажав пяткой тормоз на заднем колесе, заставляет самокат прыжком развернуться по полному кругу – просто чтобы посмотреть на преследователей.

Сюрприз от организаторов – дорожка чуть поднимается в гору, и Эмбер приходится постараться, чтобы удержать скорость, но благодаря этому у неё получается, взвившись вверх, перепрыгнуть через сломанную скамью, заваленную со всех сторон обломками бетонной стены. Мертвецы нелепо врезаются в эти обломки грязными коленями, падают и больше не представляют угрозы.

Она проезжает ещё двоих – прежде, чем они успевают понять, что за ней нужно гнаться. Ещё нескольких удаётся отвлечь громким шумом: соскочив с самоката, Эмбер ногой запускает валявшуюся на трассе консервную банку в звенящую гору стекла и металла, и зомби тут же бросаются проверять, есть ли там кто живой.

Всё выходит так просто, что Эмбер чувствует себя так, будто попала в сон, который неожиданно получается контролировать. Такое происходило с ней всего пару раз за всю жизнь, и каждый раз осознанное сновидение ускользало, оставляя её со странным коктейлем из удивления и желания досмотреть до конца, но сейчас всё происходит наяву и реальность не может никуда ускользнуть.

А вот самокат из-под ноги выскользнуть – может. Колесо попадает в крупную выбоину, когда Эмбер лихо спрыгивает с очередного крутого возвышения, на которое до этого буквально взлетела. Пьянящее ощущение свободы и всемогущества слепит её, заставляет быть невнимательной, и расплата наступает немедленно: не удержав равновесия, Эмбер падает.

Ладони больно проезжаются по асфальту, воротник кожаной куртки крепко хватает за шею – молния зажимает тонкую кожу. Самокат путается в ногах, и Эмбер больно ушибает колено – сначала о деку, потом об асфальт. Она пытается встать, припадая на одну ногу, и всё перед глазами полыхает оранжево-красным. От боли.

Когда она снова берётся за руль, обивка становится тёмной от крови.

Ушибленная правая нога дрожит, когда она пытается удержать вес тела на ней, и Эмбер приходится встать на самокат левой. Отталкиваться больно и тяжело, каждое движение отдаёт резким прострелом от колена и до бедра, и Эмбер, стиснув зубы, думает только о том, что до финиша осталось не так уж и много.

Хорошо, что до финиша осталось не так уж и много.

Хорошо, что она уже оставила у себя за спиной целую кучу зомби, и впереди, скорее всего, их тоже «не так уж и много».

Ей по-прежнему не страшно, и это единственное, что может её напугать, но Эмбер не задумывается о своём отсутствии страха. Ей некогда думать, ей нужно спасать свою жизнь. Ей некогда даже отвлекаться на боль, поэтому каждый болезненный толчок с новым разом становится сильней и сильней. Оттолкнувшись, она подолгу держит ногу на весу, бережёт её, но не щадит, когда приходит время снова толкаться. Пульсирующий огонь в колене разгорается, охватывая сначала всю ногу, а потом – всё тело, и Эмбер мысленно усмехается: от полыхающего факела зомби должны разбегаться во все стороны.