На практике, впрочем, они устремляются прямо к огню.

Эмбер спрыгивает на левую ногу, расталкивая мертвецов самокатом, отпихивая их от себя, и из последних сил бежит к виднеющимся прямо по курсу воротам. До них не так уж и далеко, но она хромает, и каждый шаг растягивается на целую вечность, особенно если этот шаг приходится на правую ногу. Всё тело горит, перед глазами то и дело темнеет, но она успевает пригнуться, когда один из мертвецов падает сверху: спрыгивает с горы мусора, увлекая за собой доски и банки.

Одна из досок – с гвоздями, всё, как Дженни любит, – бьёт её по голове, соскальзывает на плечо, оставляя на щеке полоски царапин. Эмбер со злостью отпихивает её ногой, морщится от боли и продолжает бежать. Она бежит, и бежит, и бежит, и, по ощущениям, это бесполезно примерно так же, как было бесполезно в далёком детстве, когда они с Виком устраивали пробежку наперегонки.

Вик побеждал в девяти случаях из десяти.

Эмбер остаётся только надеяться, что сейчас был бы как раз тот самый, десятый, и она успеет добежать. Мазок краски, наверное, уже стёрся с запястья, и не было ни малейшего смысла в том, чтобы вообще задумываться, что ей делать и как – потому что в финал такими темпами она, конечно, не попадёт, но было бы здорово просто остаться живой, целой и невредимой… Без следов чужих зубов, например.

Чтобы не стоять перед дулом пистолета Антонио.

Она делает всё, чтобы так оно и случилось. У неё получается растолкать мертвецов и оставить их у себя за спиной, а потом снова запрыгнуть на самокат и, сжав мокрый руль, подъехать к воротам – и, соскочив с самоката, даже не врезаться в них, потому что открываются они невыносимо медленно-медленно-медленно… и как она этого раньше не замечала?

У неё не хватает терпения дождаться, пока ворота откроются полностью (а у зомби хватает скорости её немного поторопить), и Эмбер, снова держа самокат перед собой, спиной протискивается в узкую щель между створками.

Стоит ей оказаться по ту сторону трассы, ворота тут же захлопываются – так быстро, что Эмбер приходится отскочить.

Тяжело переводя дух, она оборачивается. Картинка перед глазами время от времени пропадает, словно она смотрит телевизор и эфир прерывают помехи.

Со всех сторон к Эмбер бегут журналисты. Она отчаянно пытается найти взглядом Лилит, или Кристофера, или хотя бы Антонио, или ещё проще – любого из тех, с кем они хотя бы полраза сталкивались за завтраком, но чужие лица и стрекочущие камеры заслоняют весь мир. Эмбер тянется к единственному знакомому лицу – красивому, широкоскулому, бесконечно голодному и, едва успев вцепиться в плечо Кассандры, теряет сознание.

Воздух в комнате сухой и горячий, и Эмбер просыпается от того, что ей нечем дышать.

Дребезжащий вентилятор по кругу гоняет одну и ту же жару, и толку от этого чуть больше, чем совсем никакого: покрывало липнет к мокрой коже, в горле першит, как будто она наглоталась песка. Эмбер, морщась, сглатывает, но слюны почти нет, поэтому вместо облегчения – боль. Она тянется за бутылкой, сбивает с тумбочки будильник и что-то ещё, хватается за тёплую пластмассу (этикетка противно шуршит под пальцами), свинчивает крышку, делает несколько долгих глотков и только потом открывает глаза.

– Привет, – говорит ей непонятно как оказавшийся в номере Кристофер.

«Худшее утро в моей жизни», – думает Эмбер, осторожно садясь на кровати, и тут же понимает, что это вовсе не утро. И что в комнате нет никаких вентиляторов – нет и никогда не было, а жар идёт изнутри: Кристофер сидит у её постели в джинсах и свитере, высоким воротом охватывающем горло, так что в комнате, скорее, прохладно.

Она хмурится, натягивая на себя одеяло, а от переносицы по лбу растекается боль.

Её немного тошнит.

– Что случилось?

Худые, покрытые веснушками руки нервно теребят край рубашки. Несколько секунд Кристофер смотрит в стену, а потом переводит взгляд на Эмбер и коротко, ободряюще улыбается.

– У тебя вроде как сильный ушиб и сотрясение мозга.

Вот уж, действительно, повод для радости.

– Что? – переспрашивает Эмбер и тут же рефлекторно тянется рукой к голове: потрогать, проверить…

Справа от макушки обнаруживается шишка. Она кажется горячей под пальцами, и Эмбер бездумно ощупывает её, пока Кристофер рассказывает ей о том, как они все перепугались, когда она повисла на плече у Кассандры.

– С другой стороны, – он смеётся, и от его смеха, кажется, даже боль отступает, так хорошо он звучит, – если это был твой хитрый ход, чтобы избежать внимания журналистов, то ты просто гений.

Эмбер не совсем понимает, зачем ей избегать журналистов.

– Ты не знаешь, что пришла первой? – удивляется Кристофер, поймав её взгляд. – Ну, значит, мне выпала честь сообщить тебе эту новость. Ты победила. Ты молодец. Лилит просила передать тебе, что очень тобой гордится.

– Я не видела её на стадионе, – вспоминает Эмбер.

Кристофер мрачнеет.

– Она была со Стефаном. Вы с ним оба… – Он взмахивает рукой, словно родитель, отчаявшийся что-то объяснять своим глупым детям. – Парню не повезло, на ровном месте свалился со своего скейта, уже у самых ворот.

Горло стискивает страхом, хотя нельзя сказать, будто они со Стефаном были друзьями.

– Живой?

– Живой. Целым, правда, не назовёшь, ещё долго будет лежать. Ушибся и поломался. И перепугался, конечно. И нас напугал. Его сюда Лилит привезла, как и тебя. Он стартовал в третьем заезде, так что ему как раз заканчивали накладывать шину, когда тебя принесли, и для неё это было…

– Я понимаю. – Она знает, каково это – волноваться за тех, кого считаешь своими. – Дженни? Джонни? Калани?

Вик. Но вслух она об этом не говорит.

– Рвались к тебе, но тебе нужен покой. Или ты про гонки? Все – первые в своих заездах, – тепло улыбается Кристофер. Он как будто тоже считает их своими, хотя вряд ли когда-либо приводил сюда участников.

– Хорошо. – Эмбер с облегчением прикрывает глаза.

– Не особо. – Голос Кристофера теперь звучит сдавленно, словно слова даются ему с трудом. Эмбер страшно смотреть на него, поэтому она и не смотрит, отчаянно жмурится, уже догадываясь, что именно услышит, только ещё не зная, о ком. Но следующие слова снимают все вопросы: – Сесиль повредила позвоночник. Её пытаются спасти, но, скорее всего…

Он не договаривает.

Сесиль.

«Это Сесиль, – вспоминает Эмбер шёпот Дженни, – у неё крутые татуировки и крутой квадроцикл, она ушла из дома лет десять назад и теперь живёт где придётся». Это Сесиль. Это пышные чёрные волосы, тонкие губы, длинный нос, руки, увитые разноцветной вязью татуировок. Долги за жильё и квадроцикл болотно-зелёного цвета. Короткие ноги в потрёпанных сапогах по колено, уверенная походка, литые мышцы под бледной, будто бы никогда не видевшей солнца кожей, маленькая грудь под обтягивающей чёрной майкой на тонких бретелях, перекрещённых на спине – там, где от позвоночника вырастали вытатуированные тёмные крылья.