Однако я в карете «скорой помощи», и мне не завязали глаза. Я приподнял голову и взглянул на Нисима. Он тоже приподнял голову, протянул руку и сказал: «Нисим Ашкенази». Я пожал ему руку, ответил: «Гиора Ромм», и снова лег к на носилки.

«Скорая» отъехала от тюрьмы и выехала на автотрассу. Я собрал силы и стал насвистывать знаменитую песню времен Шестидневной войны «Я закончил резервистские сборы»[47]. Тыльной стороной правой ладони Нисим легонько похлопал мою руку. Я спросил, что с ним, и с удивлением узнал, что его травмы практически не отличались от моих, хотя оказались немного более серьезными. Он сказал, что буквально несколько дней назад ему снова прооперировали руку и что теперь она болит. На сиденье рядом с ним сидел «его Саид», всем своим видом выражавший симпатию к Нисиму. Мой Саид сидел рядом со мной, не говоря ни слова. Все в «скорой помощи» молчали, и единственным подтверждением, что мы едем в сторону Суэцкого канала, было солнце, все время светившее через лобовое стекло. Однако я не стал ни с кем делиться своим наблюдением. Поездка продолжалась практически в полной тишине, если не считать нескольких слов, связанных с тем, что Нисиму нужно было лечь поудобнее. (Эту операцию осуществил «его Саид».)

В машине не чувствовалось ни облегчения, ни возбуждения и уж тем более никакой радости. Каждый пассажир пребывал наедине со своими мыслями, погрузившись в себя — каждый по своим причинам. Я молчал, поскольку до сих пор не верил. Долгие месяцы, когда я ничего не знал, что со мной будет, сделали меня осторожным, если не сказать трусливым. Поэтому все, что происходило, я рассматривал как очередной маневр, призванный еще сильнее разрушить мою и без того подорванную систему эмоциональной поддержки.

Однако «скорая помощь» катила навстречу восходящему солнцу. Сейчас она оказалась на улицах сильно разрушенного населенного пункта. Нас выгрузили из машины и положили на землю. Через несколько минут Нисим исчез.

Я остался наедине с Саидом, который, по неизвестным причинам, хранил полное молчание. Я лежал десять минут, двадцать минут, тридцать минут… Появился Буазар. Он стал первым, кто заговорил со мной. Нисима и меня обменяют на семьдесят двух египетских военнопленных. Тридцать шесть египтян уже пересекли границу и вернулись на родину, а Израилю в свою очередь передали Нисима. Теперь же они никак не могут решить задачу, как осуществить вторую часть сделки, поскольку имеется только один паром. Соответственно, сейчас решают, кто вернется последним, я или египтяне.

Обе стороны тотально не доверяли друг другу Так что я уже представил, как меня везут обратно в Каир, поскольку решение этой головоломки так и не было найдено. Глубоко в душе я понимал, что если я обнаружу себя в «скорой помощи», возвращающейся в Каир из-за того, что не удалось решить проблему парома, это будет больше, чем я смогу выдержать. Внешне, как обычно, я оставался спокойным и невозмутимым. Я лежал на полу разбомбленного здания, о котором больше ничего и не скажешь. Его стены были все исцарапаны, и, как обычно, я понятия не имел, что происходило в тридцати футах от меня.

Вошел египетский офицер и склонился надо мной. Сказав, что он врач, он спросил, как я себя чувствую. Мне он показался обычным боевым офицером, попытавшимся прикинуться медиком. Я спросил его, что такое баротит[48] — единственный медицинский термин, который я помнил с летного курса. Он дал мне совершенно исчерпывающий ответ, сообщив, что баротит возникает, когда самолет резко снижается и внутричерепное давление блокирует евстахиевы трубы. Не было никаких сомнений, что передо мной действительно доктор. Мне стало стыдно, что я ошибся.

— Вы укрыли меня каким-то ветхим одеялом, которое все все в песке, — сказал я ему.

— Это одеяло мы получили от Ваших, капитан, — ответил он, указав мне на еврейские буквы, отпечатанные на дальнем от меня крае.

Я был весь на нервах, и доброму египетскому врачу приходилось все время меня успокаивать. И я был в гневе, что наши не позаботились о том, чтобы предоставить мне все самое лучшее, чтобы поддержать честь израильской армии.

— Еще немного терпения, и все будет в порядке, — сказал мне врач.

И тут, словно по волшебству, из-за полуразрушенной стены появился человек в белом костюме.

— Я представитель Красного Креста в Израиле, — сказал он мне по-английски. Я не верил своим глазам — я его узнал! Как-то в субботу мы сидели с Мирьям в ресторане «Калифорния» на улице Фришман[49] — и этот приятель сидел за соседним столиком в своем белом костюме. Это был очень красивый мужчина, и мы с Мирьям не могли не обратить внимания на него и его роскошную спутницу и не отметить, как сильно они отличаются от местных жителей стилем одежды и светлыми волосами.

— Я знаю Вас по «Калифорнии», — сказал я ему, удивляясь самому себе.

— Я никогда в жизни не был в Калифорнии, — быстро ответил он.

— Не Калифорния в Америке — ресторан «Калифорния» в Тель-Авиве, — объяснил я.

Взглянув на меня с удивлением, он сказал:

— ОК, я здесь, чтобы тебя забрать. Пришло время возвращаться домой.

Тут рядом с ним появились Саид и несколько солдат. Они подняли носилки, и мы покинули разрушенное здание, где я провел около трех часов. Впереди виднелся Суэцкий канал и маленькое пришвартованное судно. Перед тем как внести меня на корабль, процессия остановилась.

Саид протянул руку. Он был весьма взволнован. Я никогда не видел его в таком состоянии. Правый угол его рта непроизвольно дергался.

— Для меня было честью познакомиться с Вами, капитан, — сказал он по-английски.

Я хотел что-нибудь ответить, но слова застревали в горле.

— Да пребудет с тобой Всевышний, — добавил он по-арабски, повернулся и пошел прочь.

В субботу 6 декабря 1969 года, 26 кислева 5630 года по еврейскому календарю, во второй день праздника Ханука я пересекал Суэцкий канал с запада на восток, лежа на палубе маленького египетского судна, укрытый драным, в песке армейским одеялом, и наблюдая, как восточный берег канала становится все ближе и ближе. Мои ноги были закованы в гипс, напоминающий брюки. Левая рука лежала поверх тела. Словно желая ее спрятать, моя правая рука легла поверх левой, наполовину бледной и повернутой под углом, не позволяющим двигать локтем.

На этом расстоянии я мог разглядеть группу людей, наблюдавших за нами с берега канала. Группа была в одежде цвета хаки, и я предположил, что это резервисты, которым повезло стать свидетелями редкого события — обмена военнопленными. Развалины Кантары[50], где я провел три часа, пока Красный Крест ломал голову, каков должен быть порядок обмена пленными при наличии всего одного парома, растворялись вдали по мере того, как паром приближался к восточному берегу. Четверо египетских матросов в красочных шерстяных шапочках подняли носилки и осторожно передали их через полоску воды между бортом и берегом, где их подхватили четыре израильских солдата.