Последние детали врезались мне в память. Еще один гудок. Голова Анники, исчезнувшая под дном судна. Контуры пассажиров, собравшихся на палубе, чтобы наблюдать за драмой. Солнце, скрывшееся за облаками. Мама, выронившая стакан на камни. Булавка от значка, вонзившаяся мне в ладонь. И потом тишина. Ощущение, что время остановилось. И я уже знал. Уже знал, что сестра мертва.

Месяцем ранее

Я лежу в постели и слушаю ветер за окном. Сколько бы одеял я на себя ни натянула, никак не могу согреться. Холод продирает до костей. Он словно поселился без спросу у меня в теле и отказывается уходить.

Я долго его искала. Надеялась, что он спрятался где-то. Животные же так иногда делают? Но его нигде не было. Он словно испарился, провалился в черную землю под кустами во дворе. Или, что еще хуже, погиб в мощном потоке машин на Вальхалавэген. Он же домашний кот и не знает, как опасны машины.

Кто стоит за его исчезновением? Он забрал мои деньги, мою картину, а теперь и Сигге – мое самое главное сокровище. Единственное, что у меня оставалось. Теперь у меня больше нечего брать. Ничего больше не осталось.

Меня знобит. Пальцы окоченели от холода. Все руки в царапинах от веток, оставшихся от поисков в кустах. Во рту вкус железа. Слезы жгут глаза. И одновременно я чувствую освобождение. Мне больше нечего терять. В эпицентре урагана всегда есть спокойствие. Самое худшее уже произошло. Больше ничего не может случиться. Если это может служить утешением. Это чувство мне знакомо. Я уже сталкивалась с ним раньше. То, что случилось со мной сейчас, напоминает мне историю со Спиком. Йеспер открыл дверь в мое прошлое – дверь, которую я столько лет старалась держать закрытой.

Под конец я понимаю, что уснуть мне сегодня не удастся. Я встаю, надеваю шерстяную кофту и вязаные носки и сажусь за стол. Отодвигаю в сторону учебники, достаю чистый лист бумаги из ящика и начинаю писать. Я объясняю, что я чувствую, что я по-прежнему люблю его, хотя он исчез без объяснений, что кое-что случилось и что нам надо поговорить.

Обдумываю написанное и продолжаю. Рассказываю о ребенке, о том, что я не решила, сохранить его или нет. Пишу, что не жду от него поддержки и признания ребенка, но что мне нужна помощь и что он тоже несет ответственность за ребенка. Я пишу адрес главного офиса, его имя и добавляю «Приватно».

Возвращаюсь в постель, накрываюсь с головой одеялом и думаю о Спике.

Прошло десять дней со смерти папы. Эти десять дней я провела вдвоем с мамой в нашей пыльной, заставленной мебелью квартире, пока меня снова не пустили в школу. Я до сих пор не знаю, что я тогда чувствовала. Казалось, все чувства внутри меня движутся хаотически, как бумажки, которые подхватил и несет осенний ветер.

Я пыталась собраться с мыслями и осознать тот факт, что папа никогда больше не вернется, но не могла. Это невозможно было принять моим детским умом. Конечно, я знала, что он умер, но все равно продолжала надеяться, что он вернется. Зимой, например. Или на мой день рождения.

Умер. Похоронен. Ушел в мир иной. На веки вечные.

Это было немыслимо. Но, может, и хорошо, что я не могла это осознать. Мама все время лежала на полу в ванной. Я приносила ей еду. Она послушно ела, но отказывалась говорить. Она была как животные в зоопарке. Тетя Агнета приходила почти каждый день. Каждый раз она сжимала меня в объятьях и спрашивала, все ли в порядке. Зажатая между ее гигантскими грудями, я отвечала, что да, чтобы лишний раз не беспокоить тетушку. Она всегда слишком за всех волновалась. Так по крайней мере говорила мама. После этого Агнета наполняла холодильник готовой едой и заходила к маме в спальню. Там они часами сидели на холодном полу, курили и болтали. Я слышала, как тетя Агнета спрашивала маму, не лучше ли мне пожить пока с ней, пока мама не придет в норму, но мама хотела, чтобы я осталась с ней. Она считала, что сейчас мне нужна стабильность и что Агнета знает, какой я чувствительный ребенок.

Я так никогда и не поняла, что мама имела в виду. Я всегда считала себя сильной. Меня не беспокоило, что другие думают и говорят обо мне. Мне никто не был нужен. Я не испытывала никакого желания дружить с девочками в классе. Мальчики меня тоже не интересовали. Бесчувственная, апатичная. Это описание мне больше подходило.

– Эмма, можешь сходить со мной в подсобку?

Никто не отреагировал на этот невинный вопрос. Стеффе и Робин были заняты чем-то, похожим на гильотину. Как им в голову пришло делать такое на уроках труда? Рядом с ними лежал тюбик клея. Я подозревала, что они планируют его умыкнуть по окончании урока. Девочки собрались в кучку и хихикали. Только Элин обратила внимание на происходящее. Она как-то странно посмотрела на меня.

– Конечно, – ответила я.

– Хорошо.

Спик пошел вперед меня. Я поднялась и неуверенно двинулась следом. Он странно шел, словно покачиваясь.

– Зачем? – губами изобразила вопрос Элин, но я только пожала плечами, делая вид, что понятия не имею, зачем понадобилась Спику в чулане.

Насвистывая, он начал открывать замок. Спик явно был в хорошем настроении. Дверь со скрипом открылась. Он жестом показал мне проходить вперед него. Жест получился каким-то нетерпеливым, словно он хотел побыстрее завести меня в чулан, словно там внутри нас ждало что-то важное.

Секунду я колебалась. Каким-то образом я чувствовала, что если зайду в этот тесный чулан, то что-то случится. Выйду я уже другим человеком, а старая Эмма исчезнет. Может, мне стоило развернуться и убежать, но любопытство было сильнее страха. Желание изменить свою жизнь, желание стать другой было сильнее меня.

Дверь захлопнулась. Спик закрыл ее на ключ и пошел ко мне. Я стояла, не зная, что мне делать, и разглядывала инструменты на стене, вдыхала запах древесины. Я сложила руки на груди.

Взгляд Спика был прикован ко мне. Я не могла пошевелиться, словно парализованная. Я не знала, что делать, у меня совсем не было опыта в таких вещах. Мне было неловко, что я такая наивная, такая неклевая.

Он положил руки мне на плечи и медленно притянул к себе.

Я не сопротивлялась, когда он поцеловал меня и прижал к себе. Я никогда ни с кем не целовалось. Это было совершенно новое ощущение. Его язык был скользким и шершавым и трепыхался у меня во рту как рыба. Я не знала, что мне делать. Ответить на поцелуй? Делать языком то же самое? Прижаться к нему?

– Эмма, – пробормотал он.

Это было все, что он сказал. Он начал шарить руками у меня под кофтой. Больно тискал мою грудь. Потом задрал юбку мне на талию и сунул руку в трусы. Начал тереть между ног. Сунул в меня один палец, потом два. Я занервничала, начала думать, не нужно ли его остановить. Но понимала, что мое сопротивление уже сломлено. Я знала, что мы уже давно нарушили все табу и отступать поздно.

Он стал подталкивать меня в сторону стола. Я позволила ему. Обхватив меня за бедра, он поднял меня и посадил на стол. Потом расстегнул ремень, молнию на брюках и прижался ко мне.