– Затем, – огрызнулась Лукреция. – Ты – грязь, и тебе не место в знатном доме. Если бы не твой отец с его непонятной о тебе заботой, опозорилась бы и выскочила за своего Оливера. И жила бы с этим попрошайкой душа в душу. Только с таким тебе и место.

– Куда вы меня везёте? – повторила, пытаясь унять слёзы. Оплакивать любовь, которой никогда не было, что может быть жалче и бесполезней? Нет, я не буду больше плакать.

– Никуда я тебя не везу, – ответила Лукреция. – Какая мне от тебя теперь польза? Оставлю подарочек твоему папеньке, а заодно и женишку. Каменному этому.

– Он не каменный, – вырывалось у меня.

– Что, уже прикипела? Таким как ты, вертихвосткам, много времени не надо. Ничего-о, и на таких справедливость найдётся.

– И в чём она? Ваша справедливость?

– А вот сейчас и узнаешь, – она стукнула по продолговатому окошку в стенке, и кучер отодвинул заслон. – Останови тут, – велела Лукреция.

Карета проехала ещё немного, дёрнулась и затормозила.

– Помоги её вытащить, – потребовала мегера и распахнула каретную дверь.

На меня подуло холодным ветром и пылью. Я закашлялась, но прикрыть нос не смогла – руки не слушались. Кто-то дёрнул меня за ноги и начал стаскивать с сиденья. Это оказалась Лукреция. Прежде чем я упала на иссушенную землю пустыни, под спину меня подхватил кучер. Заросший громила со шрамом, рассекающим левую бровь и доходящим до середины щеки. Мы встретились взглядом. В ответном я не увидела ни сочувствия, ни вообще каких-то эмоций. Будто тащили не человека, а мешок с картошкой.

– Отнеси её подальше от дороги, – велела Лукреция. – Чтобы не нашли.

Громила тащил меня, и я понимала – не найдут. Пройдёт эта ночь – а ночь уже опустилась на мёртвые земли – пройдёт следующий день – и всё равно не найдут. Как можно найти кого-то в этой бесконечной пустоши?

– Что-то ты притихла, – подметила Лукреция, шедшая следом за громилой. – Даже умолять не будешь?

– Вас-то?

– До последнего гордячка! – вспылила мегера. – Бросай её здесь, – приказала кучеру.

Отдать ему должное, швырять он меня не стал. Положил аккуратно на землю, выпрямился и начал вглядываться в горизонт. Туда, откуда дул ледяной и пропитанный пылью ветер. Громила указал подбородком в сторону горизонта и неразборчиво замычал. Похоже, Лукреция выбрала себе идеального сообщника. Кучер оказался немым.

– Да вижу я, – отмахнулась Лукреция. – Тем лучше. Мы уедем, а эта вот останется, – заявила она радостно. – Подумает о своих поступках. Перед смертью, – эти слова стали последней нотацией, прочитанной мне надзирательницей. – Пошли, – окликнула она громилу. – А то и нас эта жуть накроет, – махнула она в сторону горизонта.

Звук их шагов по сухой утрамбованной почве, казался едва слышным из-за воющего ветра.

«Не найдут», – повторяла я мысленно и сожалела. Не о предательстве Оливера. Не о приближавшейся смерти. А о том, что не успела помочь лорду Грэмту. Даже теперь продолжала думать о нём.

Это сожаление стало для меня такой неожиданностью и откровением, что я всё-таки зарыдала, оплакивая собственную глупость.

Как я могла не замечать этого раньше? Всё своё пребывание во Флуэне, злясь и негодуя, целыми днями я думала только об одном человеке. Все мои мысли уже давно были лишь об Алане Грэмте, которого я бесчувственно называла каменным и от которого чуть ли не каждый день обещала уехать. Но если бы сейчас он оказался рядом, то ничего другого мне от жизнь и не нужно было бы.

«О Твердыня», – взмолилась я, глядя в чёрное, затянутое тучами и пылью небо, – «сжалься надо мной», – шептала я. – «Пожалуйста, пусть меня найдут».

На свою мольбу я не ждала ответа. Кому бы из простых смертных ответила сама Твердыня? Но отчего-то земля под моей спиной больше не казалась холодной и безжизненной. Будто тысячи заряженных электричеством игл вырвались из почвы, прошли сквозь моё платье и вонзились в спину. Но их укол не принёс мне боли, а заглушил ту, что причиняли заговорённые камни. Их жжение постепенно начинало сходить на нет, а в мои уже занемевшие руки возвращалась чувствительность.

– Значит, ты всё же слышишь меня, – прошептала я сквозь слёзы и изо всех оставшихся сил оттолкнулась локтем от земли, переворачиваясь со спины на живот. Так я смогла укрыть лицо от пыльного и холодного ветра. Та рука, которой я загородила глаза, отчего-то стала горячей и засветилась голубоватым светом. Таким, какой я видела на ладонях берегини в тот день, когда сбежала из дома, чтобы посмотреть на ритуал благословения.

«Может, меня и найдут», – подумала я, прикрывая веки. – «И уже когда найдут, я пойму, почудился ли мне этот свет».

:Алан Грэмт:

– Ты с ума сошёл, – повторял Вальд, расхаживая по кабинету. – Как можно найти кого-то в пустыне, да ещё и в бурю? Если бы только твоя… – он осёкся и сник.

– Если бы только у меня была сила, так? – переспросил я, ощущая горечь.

Друг раздосадовано кивнул, хотел добавить ещё что-то, но замолк, когда в кабинет постучали.

– Войдите, – я уже давно ждал этот стук. Дверь распахнулась и на пороге появился управляющий с пергаментом в руке.

– Удалось найти только это, милорд, – господин Орно протянул исписанный пергамент мне. – Он был под кроватью госпожи Гийер. Других её вещей мы в комнате не обнаружили. Думаю, она решила покинуть Флуэн.

Я забрал у него листок.

Как выяснилось, упавшее под кровать гувернантки письмо, было адресовано не Лукреции Гийер, а мне. И отправлял его никто иной, как Робер Николас Мунтэ, отец Эмили.

«Пишу к вам с тревожными вестями», – письмо начиналось с главного, без лишних растрат на любезности. – «Увы, но сопровождающая мою дочь гувернантка оказалась замешана в приключившемся на смотринах скандале. После многочисленных допросов и обещания денежного вознаграждения, Оливер Брун, главный виновник случившегося, наконец сознался, что надоумила его на этот поступок госпожа Лукреция Гийер. Заманив этого проходимца щедрым приданым моей дочери, она обещала помочь в её соблазнении, за что хотела получить внушительную плату из того же приданого, если свадьба состоится.

Прошу вас немедленно заключить госпожу Гийер под стражу и не выпускать её вплоть до моего скорого приезда. Мне понадобится несколько дней, чтобы