Порядки политический и моральный в своем осуждении смешались. Будучи такого же экзотического происхождения, как и самодержавие царей, наука этих иностранных учителей казалась лишь одним приказом больше для того, чтобы увеличить тягость всеобщего рабства. Местами раскол должен был обнаружить сепаратистские тенденции, как это свидетельствует один из самых любопытных памятников его литературы: «Повесть о белом клобуке». Этот «белый клобук» – эмблема независимости Новгорода.

Большинство диссидентов повиновалось на самом деле лишь бессознательно этим главным импульсам. Они выставляли в споре с противниками совсем другие мотивы, которые, без сомнения, не были чужды образованию раскола, но играли в нем второстепенную роль. В их умах и в глазах современников раскол получил в общем значение протеста либо против новшеств, вводимых в то, что диссиденты называли «своею верою», либо против распущенных нравов официальной церкви. Мы не рискуем теперь после близкого изучения фактов ошибиться на этот счет. Лазарь уличал дерзких исправителей священных книг, но чаще он направлял свои нападки против «философов», окружавших царя, тех святотатцев, «которые думали измерять аршином хвост звезд». Он отдавал предпочтение местным ученым, которые, как будущий апостол раскола, исцеляли на больших дорогах больных с помощью порошка, приготовленного из сушеного сердца новорожденного ребенка.

Неронов обличал в недостойных выражениях испорченность клира, но в то же время в своей переписке с Бонифатьевым он наивно жаловался на то, что его сына преследовали за кражу драгоценной утвари в Казанском соборе. На деле также отказ подчиниться дисциплине испорченной церкви, которую они покидали, должен был у большинства раскольников закончиться другими и еще худшими уклонениями. Аввакум первый, как ни был он лично чист, сделался впоследствии защитником свободной любви, отожествленной с «любовью во Христе»; различные секты практиковали ее без всякого стыда, а знаменитая основательница одной из самых уважаемых диссидентских коммун Акулина являлась в сущности лишь сводницею.

Вообще начало раскола можно связать еще с особым движением, вызвавшим к жизни на всем пространстве европейского континента монашеские учреждения средних веков. Среди общей разрухи, которая явилась наследием Смутного времени, инстинкт диссоциации, так сильно свойственный славянскому темпераменту, не мог также не последовать по этой наклонной плоскости. И на деле мы видим, что это желание изолироваться, уйти из общества к независимому существованию значительно усилилось в течение семнадцатого века. При девяноста монастырях, основанных в этой стране между одиннадцатым и четырнадцатым веками, и при сотне в пятнадцатом, эпоха первых Романовых насчитывает до двухсот пятидесяти новых учреждений. Они зарождались здесь и развивались самым простым способом. Соседи или прохожие узнавали о существовании схимника; они присоединялись к нему, строили вокруг его кельи свои, затем строили церковь во имя Богородицы или какого-либо прославленного святого; первый встречный игумен постригал основателя пустыни в монахи, ближайший епископ производил рукоположение, и, таким образом, одним монастырем оказывалось больше.

Но еще чаще эти колонии схимников не имели средств или желания добиться официального признания. Это и не нужно было. Одежда делала монаха; соединяя вокруг себя около двадцати учеников, пришедший первым – это был обыкновенно старик – поучал их, как понимал сам, истинной вере, или правильному толкованию священных текстов; не будучи священником, он служил в построенной им церкви, говорил с горечью о местных духовных властях, с печалью вообще о православной церкви, как и об обществе, и, таким образом, еще задолго до Никона раскол свил себе гнездо в тиши густых лесов, в глуши затерянных деревень, на отдаленных пустынных прогалинах северо-востока под видом скромного протеста против всего, что делалось в других местах, в центре этого мира непрестанного разврата, от которого они оторвались.

В области Владимира, возле города Вязников, в глуши густых лесов по берегам Клязьмы, монах Капитон поселился, таким образом, в конце 1650 года. Он был уже очень стар, думают, что ему было почти сто лет. Он вел всегда бродячую жизнь, нигде не задерживаясь надолго. Много раз его заточали и в настоящих монастырях для покаяния; всегда ему удавалось уйти благодаря своему красноречию, как и престижу, созданному упорным воздержанием. За ним числилась репутация святого и выдающегося защитника веры. Между тем его доктрина ограничивалась лишь соблюдением правил самого сурового аскетизма и отрицанием всякой церковной иерархии.

Так родилась беспоповщина, причем идеи Капитона, толкуемые различно, породили множество и других сект. Сектантство, насчитывающее теперь в России многочисленных приверженцев, произошло из того же источника, и основатель секты хлыстов Даниил Филиппов, родом из Костромы, там же черпал свое вдохновение. Эти черты являются общими для большей части религиозных эволюций. Благодаря другим своим частностям, однако, раскол принимает особенный и совершенно своеобразный характер.

В своем развитии эта схизма подчеркивает вначале неслыханным образом свой природный мизонеизм. Она воздвигает, наконец, в догму абсолютное уважение ко всему, что являлось старинным. Кроме того, она стремится подчинить раз установленному канону все элементы общественной жизни: государство, общество и семью. Осуждение всякого прогресса являлось отсюда естественным последствием.

Ничто не должно больше менять своего положения. Окончательный тип национального существования был объявлен отныне готовым: ne varietur раз и навсегда. Он соответствовал, впрочем, представлению о Москве в том виде, в каком она рисовалась умам в течение всего шестнадцатого и первой половины семнадцатого века. Благочестивый царь с бородой, одетый в золотую парчу и осыпанный драгоценными камнями, – по изображению, данному художниками того времени Феодору Иоанновичу, сыну Грозного. Он ходит по церквам, подолгу молится и не имеет никаких других забот, ни функций. Его сопровождают также бородатые и «некурящие» бояре, «поддерживающие его под руку», и в этом заключается все их занятие. В приказах другие бояре, также бородатые и суровые, ведут дела, творят суд по канонам, но не манкируют церковной службой. Они строго соблюдают посты, ходят в баню по субботам, принимают участие в воскресных процессиях, предпринимают частые паломничества, и, главное, запрещают народу дьявольские игры и развлечения, уничтожают театры, запрещают танцы, музыку и маскарады, особенно препятствуют распространению иностранных наук, противных духу русского народа и учению святых отцов.

Таков был их вечный идеал.

Новшества осуждались не потому, что они по существу своему были плохи, но потому, что они были новы. Тремя веками позже в госпитале раскольничьей Рогожской общины по той же причине воспрещены железные кровати. Единственные священные книги, которые допускались расколом, были те, которые печатались при пяти первых патриархах: Иове, Гермогене, Филарете, Иосафате и Иосифе! В этих текстах каждое слово, каждая буква имели значение догмы. Они содержали в себе лишь ее одну! Главными пунктами доктрины являлись: орфография «Исус», слово «истинный», уничтоженное Никоном в Символе веры, двойное аллилуйя, служение обедни семью просфорами, восьмиконечный крест, шествие в ходах по солнцу и знак двуперстного креста.