Последовавшие за этим события уже выходят за рамки настоящего сочинения.

Отношение русских историков к семнадцатому веку очень различно. Одна школа видела в этой эпохе золотой век национального прошлого и хотела бы к нему вернуть будущее. Но у нее мало приверженцев. Противники ее, напротив, рисуют этот период самыми мрачными красками и дают ужасную картину политического и социального разложения. Они из него выводят атомическое распыление всех классов, растерянное бегство всех индивидуумов за пределы органической связи, и отсюда их убеждение в необходимости подчинения единому существенному принципу объединения: абсолютной власти самодержавия. Крестьянин бежит от судьи, административного чиновника, воеводы и помещика, объединившихся, чтобы его эксплуатировать; горожанин бежит от чиновников всякого рода, специально существующих для того, чтобы выманивать у него взятки. Сгибаясь под общею тягостью, остатки разрозненных элементов потеряли всякое сознание своей солидарности: всюду конфликт частных интересов доходит до острого состояния; повсюду восторжествовал голый эгоизм, жадное стремление завладеть чужим добром, ревнивая ненависть к ближнему; даже религия не в состоянии их сдержать; социальное тело разлагается и распространяет трупный запах.

Эти факты совершенно неоспоримы и вместе с другими вышеуказанными причинами объясняют последовавший за ними катаклизм. Между тем Москва эпохи трех первых Романовых не была совсем разложившейся: в области политики она является даже укрепленной, расширившей свои размеры благодаря значительным аннексиям.

Ушедшее на ликвидацию печального наследия Смутного времени царствование Михаила оставило в наследие Алексею положение действительно тяжелое: страна, все еще измученная и истощенная, звала к новым жертвам для того, чтобы поддержать честолюбивые замыслы и содержать армию, обученную по-европейски.

Этим и объясняется восстание 1648 года. Новый кодекс, уничтожение закладничества, как средство более справедливого распределения повинностей и уничтожение привилегий, предоставленных иностранной торговле, служили, с одной стороны, для успокоения наиболее сильного недовольства, но, с другой стороны, вызывали новые мятежи. В Сольвычегодске и Устюге, в Новгороде и Пскове эти последние остались однако, местными, как и разгоревшиеся в эту эпоху на французской почве, в Бретани и Гиени, в Ренне и Бордо. Они и были подавлены, потому что оставались изолированными. Но в тот момент, когда Алексей занялся их подавлением, на юго-западной границе вспыхнула Украйна, и Хмельницкий просил вмешательства царя.

Там открывалась великолепная перспектива. Невозможно было ее игнорировать. Между тем она требовала и новых усилий. Не имея даже времени передохнуть, залечить свои раны, бедная Москва должна была выказать огромную силу энергии. Успех сначала соответствует ее мужеству, потом оставляет ее; чума, враждебные действия, совершенно неразумно начатые на другом боевом фронте со Швецией, возмущение диких племен на востоке, все это остановило завоеванные или почти завоеванные результаты. Средства истощаются. Нет больше и денег. Кредитом злоупотребляют самым противозаконным и безрассудным образом.

Попытка монетной реформы оказалась мертворожденной и повлекла за собою новые мятежи.

В 1667 году Андрусовский договор дал относительно выгодный мир, но в том же году выступает на сцену Стенька Разин, а через год отпадение Брюховецкого на юге, Соловецкий бунт на севере привели к новому критическому положению. Потом наступил религиозный кризис со всеми его последствиями политического и социального порядка. Страна еще держится, однако и в недрах провозглашенного раскола никем не подозреваемая сила идей и чувств поднимает массы.

Все это не дает абсолютного впечатления недостатка жизненных сил. Можно даже утверждать, что определенным образом эта эпоха является даже плодотворною или творческою уже в одном том крайнем напряжении энергии, которая сконцентрировалась на деле и использовалась лишь в одном направлении. Сквозь все беспорядки и среди всевозможного разрушения грозный и творческий динамизм был отдан на служение единственному принципу, государству с его исключительными политическими, военными, финансовыми и династическими интересами, поглотившими все социальные функции. Законодательная или административная деятельность, которую оно возбуждало и поощряло, имела одну только цель: реализовать единство власти, укрепить авторитет, собрать богатую казну, создать мощную армию. Остальное, т. е. социальные интересы, как их теперь понимают, индивидуальные права, все то, с чем все более и более считаются в современных коллективах, являлось тогда ничем перед увлекавшим всех единым делом: величия, безопасности, престижа всемогущего государства.

На этом пути и с этим идеалом, который она послушно приняла и передала потомству, Москва семнадцатого века не только добилась большего приращения территории, но посредством законченного развития самодержавия, полного установления крепостничества, кодификации 1648 года, она определила на очень долгое время в некотором смысле эволюцию отечественной истории.

Разрушенное до основания с точки зрения социальной жизни, потрясенное в некоторых своих частях даже с точки зрения политической жизни, архаическое строение минувшей эпохи разваливалось, но лежавшая в основе его внутреннего строения самодержавная и бюрократическая бастилия московских великих князей и царей поддерживалась и даже укреплялась среди этого разрушения и перешла нерушимо от прошедшего к отдаленному будущему. Но ей не удалось охватить целиком всю национальную жизнь.

Преследуя единственную цель, поставленную общим усилиям, государство и его агенты не брезгали никакими средствами, уважая так же мало мораль, как и свободу. И та и другая между тем имели несколько защитников, иногда героев, иногда разбойников, которые даже ценою эксцессов и одинаково преступного насилия против этого тиранического и всепожирающего духа государства требовали прав личной или коллективной независимости и, жертвы настоящего, представляли со своей стороны залог будущего.

Таким образом, задуманное и организованное правительство первых Романовых победоносно вышло из страшных испытаний и совершило значительную работу; оно не смогло выполнить невыполнимую задачу, взятую им на себя, желая постепенно возвести старую Москву на положение европейской державы. Западная цивилизация, введенная в слишком узкие социальные и умственные рамки, в которых ей пытались дать место, пробила их, и ввиду того, что как Алексей, так и его наследники не были способны распространять ее постепенно, явилась необходимою быстрая и насильственная ломка. Ускоряя ее, Петр Великий в главных его чертах поддержал, даже укрепил унаследованный им политический аппарат и, завершив им совершенно архаическим путем постройку преобразованного общества, он создал тот отчаянный парадокс, в котором еще и сейчас бьется современная Россия.

Но преобразование, в своих существенных чертах подготовленное всею работою семнадцатого века, уже начатое в некоторых своих частях, в других начертанное в проектах и мечтах, в которых предшественники великого реформатора, Ордын-Нащокин, Ртищев, Крыжанич и Голицын, ушли даже дальше, чем сам Петр хотел или осмеливался идти, – было неизбежно.